— Вдвоем? Или еще кого прихватим?　

В лагере человек боялся человека, не верил человек человеку, и Никита ответил:　

— Вдвоем, шума лишнего не будет.　

Однако бежать Никите не пришлось.　

Ночь прошла спокойно. И день начался необычно тихо. Словно немцы вдруг забыли про свою обязанность при первой возможности истязать людей. А сразу после обеда, когда в кишках еще бурлила баланда, Журавль увел двух человек за пределы лагеря. Немного погодя они вернулись со столбом на плечах.　

— Вкопать здесь, — приказал Журавль, топнув ногой в центре плаца.　

И столб вкопали. Он был невысок и не очень толст. Примерно, такие столбы торчали у волейбольных площадок. Словом, вкопали самый обыкновенный столб. Но на него смотрели с опаской: без задней черной мысли охрана лагеря еще ничего не сделала.　

— У русских есть национальная игра: лазить на столб и брать приз. На высокий столб русские лазят. Мы поставили маленький. Прошу желающих показать силу и ловкость, — сказал Журавль, осклабившись.　

Столб всего метра на три возвышался над землей. В мирной жизни добраться до вершины такого — раз на ладони плюнуть. Но теперь… Теперь сила не та. Да и не хочется стараться на потеху врагу.　

— Нет желающих? Странно, — в голосе Журавля слышится что-то зловещее. Он глянул на пленных и ткнул пальцем в грудь одного: — Ты!　

— Рука у меня, — ответил тот, показывая руку, завернутую в грязную тряпку.　

— Не хочешь?　

— Не могу я. Кто же с одной рукой на столб лазит?　

Журавль как-то незаметно достал пистолет и выстрелил.　

— Убит за отказ выполнить приказ немецкого солдата, — хладнокровно пояснил он, опустив дымящийся пистолет. — Ты!　

Ковалок, на которого упал взгляд Журавля, рванулся к столбу, неумело облапил его и полез. Ковалок, похоже, никогда не только на столб, но и на дерево приличное не лазил и поэтому, чуть приподнявшись над землей, неизбежно съезжал обратно.　

Он исцарапал в кровь ладони, окончательно выбился из сил, но с животным страхом в глазах все бросался и бросался на столб.　

Немцы смеялись. Журавль самодовольно покачивался на носках.　

И тогда Никита не выдержал.　

— Я полезу, — сказал он и оттолкнул Ковалка. Тот юркнул в толпу.　

— Доброволец? — расплылся в улыбке Журавль.　

Никита с трудом, но добрался до вершины столба,　

ухватился за нее, ожидая дальнейших приказаний. Фридрих понял, что сейчас Никита очень доволен: он, даже ослабевший, смог постоять за честь советского человека. Он из последних сил держится за вершину столба.　

— Прыгай, — приказал Журавль.　

Никита прыгнул. И в тот самый миг, когда он был еще в воздухе, раздалось несколько выстрелов.　

— Убит за то, что попытался прыгнуть на солдата великой немецкой армии, — охотно пояснил Журавль. — Следующий? Прошу!　

Следующий молча подошел к столбу, прислонился к нему спиной.　

— Ну, почему не лезешь?　

— Так стреляй. Тебе ведь это главное.　

— Догадался! — засмеялся Журавль.　

Еще, примерно, с час у столба гремели выстрелы. И хохотали немцы.　

3.

Ночью в бараке похвалялся Ковалок:　

— Я вовсе не слабый, я мог бы запросто на столб влезть, но вижу немцам не это желательно, ну и угодил им. Они сейчас господа над нашими жизнями, мы у них, что птаха в руке мужика. Сжал пальцы и треснули ребрышки. Так зачем гонор свой показывать? Нам главное — выжить.　

Главное выжить… Главное — в попутной струе до берега добраться… Что-то похожее проповедовал отец.　

Слез не было, выгорели они. Но злоба душила, ей нужно было дать выход, иначе она, ослепив, могла на колючую проволоку под выстрелы бросить. Фридрих, соскочив с нар, подошел к Ковалку, ударил его в висок. Ковалок лишь вздрогнул от неожиданности. Потом злобно сверкнул глазами и ударил. От его ответного удара Фридрих упал к основанию нар. Ковалок посмотрел на него презрительно и сказал:　

— Убил бы тебя, как слизняка, да не буду. Пожалею: за меня держаться станешь или сам скоро сдохнешь.　

С вечера небо затянули серые тучи, скрыли луну и Полярную звезду. Беспросветная чернота кругом. И в　бараке, где не смолкают кашель, стоны и крики, и во всем белом мире.　

Еще вчера, договариваясь с Никитой о побеге, Фридрих хотел бежать лишь для того, чтобы выжить. А сейчас он вдруг отчетливо понял, что ему и жизнь не мила, пока Журавль и другие немцы хозяйничают на земле, что нужно обязательно бежать, но бежать не для того, чтобы просто выжить. У него появилась святая цель побега: бежать, чтобы мстить врагу. Ради нее, этой мести, он многое уже перенес, еще больше перенесет, но все равно убежит и потом будет беспощадно мстить. И за то, что пришлось пережить народу, и за себя, и за Никиту.　

Эх, Никита…　

Фридрих достал из щели остро заточенную полоску железа и, крадучись, пошел туда, где спал Ковалок.　

Несколько рук схватили его и зажали рот, когда до Ковалка оставалось метра два. Они же, эти руки, унесли его на нары, осторожно положили. А еще через несколько секунд кто-то лег на место Никиты и зашептал в самое ухо:　

— Не будь дураком. Убьешь здесь — весь барак в ответе, каждого десятого расстреляют… Жди, лови момент… Жди, мы сами к тебе подойдем.　

Ушел неизвестный друг. Фридрих снова уставился в темное окошко. Небо по-прежнему было затянуто тучами и моросил дождь, но Фридрих смотрел в темноту, смотрел туда, где обычно сияла Полярная звезда.　

4.

На следующий день Фридрих особенно пытливо вглядывался в лица товарищей по бараку, старался угадать, кто же из них неизвестные друзья. Но угадать не мог. Все казались одинаково угнетенными и, если и не покоренными, то уж надломленными, безразличными ко всему, кроме своей собственной жизни.　

А Журавль по-прежнему важно вышагивал по лагерю, и его путь обозначали выстрелы. Казалось, неоткуда Фридриху ждать перемен, казалось, ему только и остается, что подлизываться к Ковалку, который все больше и больше набирал силу, захватывал власть. И вдруг все круто изменилось. Началось с того, что Журавль остановил его и выстрелил вопросом:　

— Комиссар?　

— Никак нет, рядовой Фридрих Сазонов.　

Журавль пожевал бескровными губами, круто повернулся на каблуках и зашагал к домику, где размещалась комендатура лагеря. Зашагал, отрывисто бросив:　

— За мной.　

И они пересекли весь лагерь. Сотни глаз следили за ними. Сотни людей, на время забыв о своих муках, сочувствовали Фридриху: если кого-то вызвали в комендатуру, то только за тем, чтобы позднее сбросить с крыльца что-то, отдаленно напоминающее человека.　

После гибели Никиты жизнь для Фридриха, как казалось ему, стала еще менее привлекательна. Он впал в какое-то оцепенение, даже чувствительность к боли вроде