ОЛЕГ СЕЛЯНКИН
КОГДА ТРУБА ЗОВЕТ
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО
(Вместо предисловия)
Весна тысяча девятьсот сорок первого года, родное Заполярье. С полюса еще задувают леденящие ветры, раскачивая тяжелые волны, еще слепят глаза и мешают дышать снежные заряды, но все равно уже пришла весна! Она и в неумолчном гомоне чаек и гагар, слетающихся на старые гнездовья, и в веселом бесшабашном говоре ручейков, падающих с почти отвесных береговых скал в черные, будто густые волны, которые через равные промежутки времени неизменно разбиваются, ударившись о прибрежные валуны серого гранита.
Все будто кричит, ликуя: «Весна пришла! Жизнь так прекрасна!»
А морскому охотнику, что несет дозорную службу, не до весны. Черные волны лениво бегут ему навстречу, и он то взбирается на их гребни, то, словно с горки, скатывается во впадину между ними. Качка однообразная, надоедливая.
Однако не качка, не холодные брызги, обжигающие лицо, а чувство, что сейчас ты отвечаешь за мирный сон своего народа, заставляет моряков-пограничников забыть о весне.
Вот и стоит напряженно рулевой Борис Лукин у штурвала. Так напряженно стоит, что кажется не спускает глаз со светящейся картушки компаса. Однако он своевременно заметил и береговые скалы, набросившие на плечи белую пелерину снега, а теперь и огоньки рыбацких судов. Они, эти огни, приближаются быстро, с каждой минутой становятся все отчетливее и отчетливее — огни зеленые, просто зеленоватые, ярко-красные, лишь розовые и даже вовсе не поймешь какого цвета.
Лукин недавно окончил школу рулевых, это его первая самостоятельная вахта у штурвала да еще в дозоре на морской границе, и его худощавое лицо так сосредоточено, что кажется будто даже бакенбарды, которые он отпустил, подражая боцману, нацелены только на компас.
Зато командир катера лейтенант Галкин словно дремлет, спрятав подбородок в меховой воротник. Но если присмотреться, обязательно увидишь, что глаза командира поблескивают из-под козырька фуражки, внимательно ощупывают море, рыбацкие суда. Внешнее спокойствие лейтенанта тоже не случайно: он уже два года охраняет морскую границу, у него выработалось спокойствие, появилась вера в собственные силы.
— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант? — спрашивает Лукин, хотя прекрасно знает, что во время вахты разговаривать запрещается; он не может больше молчать, ему необходимо поговорить, чтобы хоть немножко успокоиться.
Лейтенант прекрасно понимает его состояние, сочувствует и поэтому отвечает:
— Обращайтесь.
— Почему у норвежцев отличительные огни такие тусклые? До военной службы я на траулере ходил, так мы, бывало, как включим свои — северное сияние заиграло, не иначе!
— Керосиновые фонари у норвежцев.
— Керосиновые? — удивляется Лукин. — Электрических лампочек нет в Норвегии, что ли?
— Откуда у простого рыбака деньги на движок? А хозяину… Ему лишь бы параграф правил плавания соблюсти, вернее не его, а видимость одну. Есть отличительные огни? Есть. Видно их? Плохо, говорите, видно? В бинокль разглядывайте… Так рассуждает хозяин. Ему лично от тусклых огней одна прибыль: расход меньше. Для него это главное.
Лейтенант подносит к глазам ночной бинокль, всматривается в рыбачью флотилию и говорит:
— Вот и сейчас некоторые рыбаки держат огни, а другие — погасили. Скуп хозяин на лишнюю копейку.
Большая волна ударила в скулу катера, тряхнула его и звонкими брызгами, замерзающими еще в воздухе, рассыпалась по палубе от носа катера до рубки. Прошло еще мгновение и палуба заблестела, заискрилась сотнями до яркости колючих звездочек.
— Лево руля! — скомандовал лейтенант.
— Есть лево руля! — ответил рулевой; он понял, что разговору конец.
Катер повалился на борт и тотчас изогнулась пенистая дорожка за его кормой, дугой легла на черные волны.
— Так держать!
— Есть так держать!
Теперь впереди только непробиваемая глазом чернота моря и неба, слившихся воедино: повернув, катер пошел по другой стороне квадрата, отведенного ему для патрулирования. Лукин украдкой вздохнул: что ни говорите, а веселее, когда видишь хотя бы тусклые огни. А сейчас — в тревожный мрак, в неизвестность несется катер.
И вдруг вахтенный сигнальщик доложил:
— За кормой огни военного корабля!.. Эсминца!
Лейтенант мгновенно выскочил из рубки. В открытую
дверь ворвался ветер и ожег лицо Лукина. Только молодого рулевого этим не напугаешь: хотя на военном флоте он и новичок, но с морем дружен с пеленок, в поморском поселке родился и вырос.
Рывком распахнув дверь, лейтенант прыгнул в рубку и приказал строго, взволнованно:
— Поворот на обратный курс!
Снова катер валится на борт, снова за его кормой изгибается пенистая дорожка, и снова впереди огни — зеленые, чуть зеленоватые, ярко-красные и лишь розовые. А из непроглядной черни, с запада, быстро приближаются огни военного корабля. Вызывающей яркости огни. Лукину они почему-то напоминают горящие злобой волчьи глаза.
Призывно, набатно звучит колокол громкого боя. И, едва взорвались его первые звуки, о палубу ударился обледеневший люк кубрика. Матросы, на бегу надевая шинели и полушубки, выскочили наверх. Выскочили на палубу — сорвали заледеневшие чехлы с пушек и пулеметов и еще через несколько секунд — доклад:
— Катер к бою изготовлен!
Сейчас катер и его команда, если вражеский корабль хотя бы носом своим пересечет незримую морскую границу, вступят в бой. В неравный бой вступят: морской охотник по сравнению с эсминцем, что лодочка против парохода. И все же он, морской охотник, полным ходом идет навстречу врагу: для того и построен и вооружен, чтобы вступить в бой, когда потребуется. Похоже, такая минута настала.
Среди рыбацких огней движение: некоторые рыбаки, видимо, уже знакомые с повадками «гостей», торопятся отойти в сторону.
Эсминец все ближе, ближе…
Его огни почти в центре рыбацкой флотилии…
— Не видит он, что ли, рыбаков? — вырвалось у Лукина.
Лейтенант ничего не ответил. Его руки замерли на рукоятках машинного телеграфа, сам он подался вперед; словно собирался подтолкнуть катер, если тот вдруг замедлит бег.
Огни одного из рыбачьих судов качнулись и погасли. Вместо них на морского охотника теперь со звериной, лютой злостью таращились огни фашистского эсминца.
— Разрезал! Судно, подлец, разрезал! — ужаснулся Лукин.
Лейтенант перевел ручки машинного телеграфа на самый полный и катер рванулся, вздыбив нос.
Еще несколько секунд стремительного сближения и, заглушая рев мотора, рявкнут пушки, обжигая волны пламенем взрывов.
Еще только несколько секунд…
И тут эсминец почти лег бортом на гребни волн, изменил курс, отошел от границы запретной зоны. Отошел и включил прожектор. Его
