Тем утром Тея к своему восторгу увидела, что два олеандра — один с белыми цветами, один с разовыми — вынесли из погреба, куда прятали на зиму. В самых засушливых частях Юты, Нью-Мексико, Аризоны не найдется немецкой семьи, у которой не было бы в хозяйстве олеандровых деревьев. Какими бы лоботрясами ни были рожденные в Америке сыновья, ни один из них не смеет ослушаться приказа и всякий покорно, надрываясь и напрягая все мускулы, тащит здоровенную кадку с деревом вниз в погреб, если дело происходит осенью, или наверх, если весной. Они могут тянуть время, но в конце концов вступают в поединок с кадкой.

Тея вошла в калитку, и учитель прислонил лопату к белому столбику, подпирающему строение с башенками — голубятню, — и вытер лицо рукавом: почему-то у него никогда не бывало с собой носового платка. Вунш был коротенький и плотный, а грубой лепки плечами напоминал медведя. Лицо темно-красное, кирпичного цвета, с какими-то даже рытвинами, а не морщинами, и дряблая кожа свисала складкой над тем местом, где предполагался воротничок; впрочем, медная пуговица для воротничка там была, а самого воротничка не было. Глаза учителя всегда были налиты кровью. У него был грубый, презрительно изогнутый рот и кривые желтые зубы, сильно сточенные по краям. Кисти рук квадратные, красные, редко чистые, но всегда живые, нетерпеливые, даже сочувственные.

— Morgen[4], — деловито приветствовал он ученицу, надел черный альпаковый пиджак и без проволочек повел ее к пианино, которое стояло в гостиной у миссис Колер. Он открутил табуретку у пианино до нужной высоты, указал на нее Тее, а сам уселся рядом на деревянный стул.

— Гамма си бемоль мажор, — приказал он и принял позу глубочайшего внимания. Ученица без слов повиновалась.

До миссис Колер, все еще работающей в саду, донеслись звуки бодрых усилий, старания. Она, сама того не замечая, старалась потише орудовать граблями. Время от времени до нее долетал голос учителя:

— Гамма ми минор… wetter[5], wetter!.. Immer[6] я слышу большой палец, как хромую ногу. Wetter, wetter… еще раз… Schön![7] Теперь аккорды, быстро!

Ученица впервые открыла рот, когда урок дошел до второй части сонаты Клементи: она тихо выразила недовольство тем, как учитель расставил аппликатуру пассажа.

— Не имеет значения, что ты думаешь, — холодно ответил учитель. — Правильный способ только один. Большой палец вот сюда. Ein, zwei, drei, vier…[8]

И так далее. В последующий час урок больше не прерывался.

Когда урок кончился, Тея развернулась на табуретке и облокотилась на крышку пианино. Обычно по окончании урока ученица и учитель немножко болтали.

Герр Вунш расплылся в улыбке:

— Как скоро ты свободна от школы? Тогда мы двигаемся вперед быстрее, да?

— На первой неделе июня. Тогда вы мне дадите учить «Приглашение на танец»?

Он пожал плечами:

— Это не имеет значения. Если ты его хочешь, ты его играешь в свободное от уроков время.

— Ну ладно. — Тея порылась в кармане и вытащила мятую бумажку. — Скажите, пожалуйста, а что это значит? Наверное, это по-латыни.

Вунш поморгал, глядя на строчку карандашом на бумаге.

— Где ты это берешь? — сварливо спросил он.

— Это из книжки, мне ее дал доктор Арчи. Она вся по-английски, кроме этого. А вы такое раньше встречали? — Она вгляделась в лицо учителя.

— Да. Очень давно, — пробормотал он, скривившись. — Овидий!

Он вытащил из жилетного кармана огрызок свинцового карандаша, видимым усилием унял дрожь в руке и под словами Lente currite, lente currite, noctis equi написал четким изящным готическим почерком: «Крикнула б ночи коням: „Стойте, сдержите свой бег!“»[9].

Сунул карандаш обратно в карман и продолжал созерцать латинскую надпись. Он припомнил всю элегию целиком, которую читал студентом и счел весьма изящной. Память человека хранит сокровища, которых не отнять никакому владельцу пансиона. Их носишь в голове, даже если собственное белье приходится выносить контрабандой в чемоданчике настройщика. Он вернул бумажку Тее.

— Это перевод, весьма элегантный. — И он поднялся со стула.

В дверь просунулась голова миссис Колер, и Тея соскользнула с табуретки.

— Миссис Колер, пожалуйста, зайдите и покажите мне картину из кусочков.

Старуха засмеялась, стащила большие рукавицы для садовых работ и подтолкнула Тею туда, где находился предмет ее восхищения. «Картина из кусочков», которая висела на торцовой стене гостиной, закрывая ее почти полностью, была работой Фрица Колера. Он обучался своему делу в Магдебурге у старомодного портного, который требовал с каждого ученика работу на звание мастера. Короче говоря, чтобы закончить обучение, подмастерье должен был воспроизвести с помощью тканей какую-нибудь известную немецкую картину. Кусочки разноцветной ткани сшивались вместе на подложке изо льна, образуя нечто вроде мозаики. Что копировать, ученик выбирал сам, и Фриц Колер выбрал модную в то время картину «Отступление Наполеона из Москвы». Она изображала мрачного императора со свитой: они ехали по каменному мосту через реку, а за спиной у них пылал город. Для крепостных стен и других фортификационных сооружений Фриц использовал серую ткань; оранжевые языки пламени вздымались над куполами и колокольнями. Наполеон ехал на белом коне, Мюрат в восточном платье — на гнедом. Тее никогда не надоедало рассматривать это произведение и слушать рассказы о нем: сколько времени понадобилось Фрицу, чтобы его создать, как им все восхищались, как трудно было сохранить его от моли и не дать погибнуть в огне. Миссис Колер объясняла, что с шелком работать было бы гораздо легче, чем с шерстью, на которой бывает трудно получить нужный оттенок цвета. Поводья лошадей, колесики на шпорах, задумчиво сдвинутые брови императора, свирепые усы Мюрата, высокие кивера гвардейцев — все это было сделано тончайшим и точнейшим образом. Тея так восхищалась творением Фрица, что согрела сердце миссис Колер. Столько лет прошло с тех пор, как она показывала картину собственным малышам! Поскольку миссис Колер не ходила в церковь, то никогда не слышала никакого пения, за исключением песен, порой доносившихся из мексиканского городка. Поэтому Тея часто пела для нее по окончании урока. Вот и сегодня Вунш указал на пианино:

— В воскресенье,