Дети миссис Кронборг сызмала приучались одеваться самостоятельно, застилать постели — не только девочки, но и мальчики, — заботиться о своей одежде, есть что дают и не путаться под ногами. Из миссис Кронборг вышел бы замечательный шахматист: она отлично держала в голове все позиции и ходы.

Анна, старшая дочь, служила подручной матери. Все дети знали, что Анну надо слушаться; она истово соблюдала все правила приличия и не всегда была справедлива. Когда юные Кронборги шествовали в воскресную школу, это больше всего напоминало занятия по строевой подготовке. Миссис Кронборг не лезла в головы и души своих детей. Она не пилила их и не допрашивала с пристрастием. Она уважала их как личностей, и за пределами дома они пользовались значительной свободой, но их жизнь в семье была действительно четко организована.

Зимой дети завтракали на кухне; первыми — Гас, Чарли и Анна, пока младшие одевались. Девятнадцатилетний Гас работал продавцом в бакалейной лавке. Чарли, который был на полтора года моложе, — в магазине кормов. Они выходили из дома через кухонную дверь в семь утра, и тогда Анна помогала тете Тилли с завтраком для младших. Без помощи золовки миссис Кронборг пришлось бы тяжело. Мать семейства часто напоминала Анне, что «никакая наемная прислуга не будет о вас так заботиться».

Муж происходил из семьи намного менее богатой, чем жена: его родители были необразованные, из самых низов, и жили в бедной части Швеции. Его прадедушка уехал в Норвегию работать батраком на ферме и там женился на местной. Эта примесь чужой крови проявлялась хотя бы у одного человека в каждом поколении Кронборгов. Пьянство одного из дядюшек Питера Кронборга и религиозную манию другого объясняли все той же примесью. И Кронборг, и его сестра Тилли больше походили на норвежских предков, чем на шведских, и та же самая норвежская кровь сильно проявилась в Тее, хотя и совершенно другим образом.

Тилли была чудная, со странностями, в тридцать пять лет легкомысленна, как юная девица, и неисправимо склонна к яркой одежде — чем, как философски констатировала миссис Кронборг, до сих пор еще никому не повредила. Тилли была всегда бодра и неустанно работала языком, замолкая от силы на минуту в день. В юности ее безжалостно заставляли батрачить на ферме отца в Миннесоте, а теперь она была совершенно счастлива: говорила, что еще никогда не стояла так высоко на общественной лестнице. Она считала своего брата самым важным человеком в Мунстоуне. Она не пропускала ни единой церковной службы и, к большому смущению детей, обязательно выступала на концертах воскресной школы. У нее был полный комплект сборников чтеца-декламатора, и по воскресеньям она заучивала наизусть оттуда. Сегодня утром, когда Тея с младшими братьями села завтракать, Тилли распекала Гуннара, потому что он не вызубрил стихотворение, заданное ему для концерта в школе на День Джорджа Вашингтона. Пока Гуннар атаковал гречишные оладьи и колбасу, невыученный текст лежал у него на совести тяжким грузом. Гуннар знал, что Тилли права и что «его будет терзать стыд, когда придет роковой день».

— Мне все равно, — буркнул он, размешивая кофе. — Нечего заставлять мальчиков выступать. Это девчонкам хорошо, они любят выпендриваться.

— Никакого выпендрежа тут нет. Мальчики должны любить выступать, чтобы славить свою страну. И еще, зачем отец купил тебе новый костюм, если ты ни в чем не хочешь участвовать?

— То для воскресной школы. И вообще, я бы лучше в старом ходил. Почему они не дали этот стих Тее?

Тилли в это время переворачивала оладьи на сковородке.

— Тея умеет играть и петь, ей незачем декламировать. Но ты, Гуннар, должен чего-нибудь уметь, чтобы показать. Вот чего ты собираешься делать, когда вырастешь большой и захочешь выйти на люди, если ты ничего не умеешь? Все как скажут: «А ты умеешь петь? А ты умеешь играть на пианино? А ты умеешь декламировать? А нет, так ступай отсюдова». Вот что они скажут, мистер Гуннар.

Гуннар и Аксель ухмылялись и переглядывались с Анной, которая в это время готовила завтрак для матери. Дети никогда не смеялись над Тилли, но хорошо понимали, что в некоторых областях ее представления довольно нелепы. Когда Тилли попадала впросак, Тея обычно ловко сворачивала разговор на что-нибудь другое.

— Гуннар, вы с Акселем дадите мне свои санки на большую перемену? — спросила она.

— На всю большую перемену? — подозрительно переспросил Гуннар.

— Если дашь, я за тебя сегодня вечером перерешаю все примеры.

— А, ну ладно. Их очень много будет.

— Мне это ничего, я быстро решаю. А тебе, Аксель?

Аксель был толстый семилетний мальчик с красивыми ленивыми голубыми глазами.

— Мне все равно, — пробормотал он, без особого пыла намазывая маслом последнюю гречишную оладью. — Мне лень их переписывать. Дженни Смайли мне даст свои.

Мальчикам предстояло тащить Тею в школу на санках, потому что снег был очень глубокий. Они вышли втроем. Анна училась в старших классах и ходила в школу уже не вместе с младшими детьми, а с подругами, девочками постарше, и в шляпке, а не в капюшоне, как Тея.

IV

«А на дворе стояло теплое, благодатное лето!»[3] — так заканчивалась любимая сказка Теи, и она вспомнила эти слова, выбегая на белый свет субботним майским утром. Под мышкой у нее была зажата книга с нотами. Тея шла в дом Колеров на урок, но не торопилась.

Только летом и начиналась настоящая жизнь. Во всех маленьких перенаселенных домишках распахивались окна и двери, и ветер продувал их насквозь, неся с собой сладостные и земляные запахи огородных работ. Городок стоял словно отмытый начисто. Тополя мерцали новыми желтыми липкими почками, а перистые тамариски покрывались розовыми бутонами. Теплая погода несла с собой свободу для всех. Люди будто из-под земли выкапывались на свет. Дряхлые старики, которых не видно было всю зиму, выходили во двор погреться на солнышке. Из окон выставляли вторые рамы, фланелевое нижнее белье — орудие пытки, терзавшее детей всю зиму, — убирали в сундуки, и дети наслаждались прикосновением прохладной хлопчатобумажной ткани к коже.

До Колеров было больше