Тея послушно опустилась опять на табуретку и запела: «Приидите ко мне, безутешные». Вунш задумчиво слушал, положив руки на колени. Такой прекрасный детский голос! Лицо старой миссис Колер расслабилось и расплылось в счастливой улыбке; она полузакрыла глаза. Большая муха влетала в окно и вылетала обратно; солнечный свет образовал золотую лужицу на тряпичном коврике и омывал поблекшие кретоновые подушки дивана под картиной. «Нет на земле такой печали, что небо не сумеет исцелить». — И песня затихла.

Вунш встряхнулся:

— Об этом хорошо помнить. Ты в это веришь? — Он вопросительно посмотрел на Тею.

Она смутилась и стала нервно ковырять средним пальцем черную клавишу.

— Не знаю. Наверное, — пробормотала она.

Учитель резко поднялся со стула:

— Помни: к следующему разу выучи терции. Тебе нужно раньше вставать.

Ночной воздух был такой теплый, что обычную трубочку после ужина Фриц и герр Вунш пошли курить в саду, возле винограда. Они курили в молчании, под звуки скрипок и гитар из мексиканского поселка с того края оврага. Когда Фриц и его старуха Паулина ушли спать, Вунш еще долго сидел в саду, не двигаясь и глядя сквозь пушистые виноградные листья на сверкающий механизм неба.

Крикнула б ночи коням: «Стойте, сдержите свой бег!»

Эта строка пробудила бурю воспоминаний. Старый Вунш думал о молодости: о своей, давно улетевшей, и о только начинающейся юности своей ученицы. Он лелеял бы в душе большие надежды на ее будущее, да боялся сглазить. Он верил: на что он надеется, тому не бывать; его привязанность сулит неудачу, особенно молодым; если он печется о чем-нибудь или о ком-нибудь, то приносит этим только вред. Когда-то он преподавал в музыкальных школах Сент-Луиса и Канзас-Сити, но тамошние ученицы были настолько поверхностны и самодовольны, что страшно его бесили. Он сталкивался с грубостью и вероломством, становился жертвой жуликов всех мастей и простого невезения. Он играл в оркестрах, которым хронически не платили, и бродячих оперных труппах, которые распадались, так и не получив ни гроша. И еще его вечно преследовал старый враг, безжалостней всех остальных. Уже очень давно желания герра Вунша ограничивались тем, чтобы кое-как прокормить и прикрыть тело. А теперь перед ним встал соблазн: питать надежды на будущее другого человека. Герр Вунш опасливо потряс головой.

Его интересовала целеустремленность ученицы, ее сильная воля. Он слишком давно жил среди людей, чьим единственным желанием было получить что-нибудь даром, и привык ни в ком не искать серьезного отношения к чему бы то ни было. Теперь, когда он по чистой случайности встретил такое отношение, оно напомнило ему о моральных ценностях, стремлениях, давно забытых обществом. Что же напоминает ему ученица? Может быть, желтый цветок, напоенный солнцем. Нет — бокал тонкого стекла, полный ароматного игристого мозельского. Вунш будто наяву видел такой бокал перед собой прямо сейчас, в саду, и следил, как поднимаются и лопаются пузырьки, подобно молчаливым разрядам энергии в нервных окончаниях и в мозгу, подобно стремительному цветению юной крови… Герр Вунш устыдился и зашаркал шлепанцами в сторону кухни, уставив глаза в землю.

V

Младшеклассникам часто задавали делать рельефные карты Мунстоуна из песка. Будь у детей под рукой разноцветный песок, какой шаманы-лекари навахо используют для создания песчаной мозаики, они с легкостью могли бы обозначить на картах социальное расслоение города, поскольку оно соответствовало границам районов, в которых отлично разбирались даже дети.

Мейн-стрит, главная улица со всеми лавками и магазинами, конечно, проходила через центр города. К западу от нее жили все «вхожие в общество», как выражалась Тилли Кронборг. Сильвестр-стрит, параллельная Мейн-стрит и третья от нее по счету на запад, была самой длинной в городе, и на ней стояли лучшие дома. Далеко на северном конце, почти в миле от здания суда и окружающей его рощи тополей, располагался дом доктора Арчи с большим двором и садом, окруженный белым штакетником. В центре города, на той же площади, что и здание суда, стояла методистская церковь. Кронборги жили в полумиле к югу от церкви, на длинной улице, которая, подобно руке, тянулась к поселку, выросшему вокруг железнодорожного депо. Это была первая улица к западу от главной, застроенная только с одной стороны. Фасад дома Кронборгов смотрел на зады кирпично-каркасных магазинов и на овражек, заросший подсолнухами и заваленный кусками ржавого железа. Перед домом проходил единственный непрерывный тротуар, ведущий к железнодорожной станции, и все рабочие железной дороги и депо каждый раз, идя на работу, миновали парадные ворота Кронборгов. Тея с матерью завели много друзей среди железнодорожников, которые часто останавливались поболтать с ними через забор. Об одном из этих людей нужно будет сказать подробнее.

В той части Мунстоуна, что лежала к востоку от Мейн-стрит, в сторону глубокого оврага, огибающего мексиканское поселение еще дальше к югу, жили люди поскромнее — из тех, кто голосует, но не избирается. Домики тут были поменьше, в один этаж с мезонином, без архитектурных изысков, характерных для строений на Сильвестр-стрит. Они скромно тулились за тополями и девичьим виноградом; их обитатели не претендовали на высокое положение в обществе. Здесь не было ни наполовину стеклянных парадных дверей с дверными звонками, ни внушающих трепет гостиных за закрытыми ставнями. Здесь старухи стирали на заднем дворе, а мужчины сидели в дверных проемах с видом на улицу и курили трубки. Обитатели Сильвестр-стрит, пожалуй, даже не знали о существовании этой части города. Тея любила приходить сюда с Тором в тележке и исследовать тихие, тенистые улицы, где люди никогда не пытались устраивать газоны или сажать вязы и сосны, но предоставляли местной флоре расти пышно, как ей заблагорассудится. Тея завела здесь множество друзей: старухи дарили ей чайную розу или побег вьюнка с огромными оранжевыми цветами, а Тора угощали печеньем или пончиком. Они называли Тею «эта дочка проповедника», но указательное местоимение приходилось не к месту, ибо, говоря о мистере Кронборге, они называли его «методистский проповедник».

Доктор Арчи очень гордился своим двором и садом, за которым ухаживал сам. Ему единственному во всем Мунстоуне удалось вырастить плетистые розы, а его клубника славилась на весь город. Как-то утром, когда Тея пошла в центр города с поручением, доктор остановил ее, взял за руку и вопросительно оглядел, как поступал почти всегда при встрече.

— Тея, ты еще не ходила ко мне за клубникой. Она сейчас в самом разгаре. Миссис Арчи не знает, куда ее девать. Приходи сегодня после обеда. Просто скажи миссис Арчи, что это