Я бы сказала: «У меня пистолет», а он бы отпустил меня, и я снова смогла бы дышать и думать и направила бы оружие на него, чтобы он дал мне уйти, а потом…

Не было необходимости заглядывать так далеко, мне просто нужен был воздух. Нужно было показать Волку, что я вооружена, чтобы он дал мне вздохнуть.

Я крепко сжимала пистолет в руке, пытаясь поднести его ближе к Волку, чтобы он увидел. В глазах плыли звездочки, танцевали пятна света, ослепляющие вспышки. Нужно было только чтобы он увидел. Тогда бы он понял.

Раздался звук, похожий на хлопок дверью, по руке что-то потекло, и я вдруг снова задышала.

Сейчас

Раннее утро, среда, 9 июля 1969 года

– Я не собиралась этого делать, – говорю я.

– Это мы уже слышали, – парирует Реджи.

Мне глубоко плевать, что он думает.

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, миссис Шепард, – продолжает Реджи, – но разве до этого вы не упоминали, что в детстве отец учил вас стрельбе? Вы вроде бы говорили, что стреляли так же хорошо, как и он, когда вам было, эм, двенадцать? Верно?

– Очень хороший вопрос, Эванс, – говорит Артур Хильдебранд, и Реджи расплывается в победоносной улыбке.

– Ну ладно, – гневно говорю я, – я знаю, как обращаться с пистолетом. Но тогда, если бы я действительно хотела убить Волка, то убила бы, правда? Не просто бы зацепила. Все дело в этом дурацком военном трофее. Если вы когда-нибудь видели пистолет Намбу, то поймете, о чем я: он выглядит как какая-нибудь фантастическая примочка из «Джетсонов»[29]. Длинный тонкий ствол и маленькая толстая рукоятка. Курок был выше, чем я привыкла, и слишком близко к дулу, и я, должно быть, задела его случайно. Я правда не хотела, но у меня были длинные ногти, они помешали.

– Угу, – вот все, что отвечает Артур, и я понимаю, что он не слишком-то мне верит. – А потом? – спрашивает он.

24. Рим

Вторник, 8 июля 1969 года

Итак. Очевидно, что пистолет выстрелил, пуля задела Волка, но лишь царапнула его.

Конечно, тогда я этого не знала. Первое, что я увидела после хлопка, – сидящий на столе Волк с красной розой крови на рукаве, он зажимал его здоровой рукой и сыпал проклятиями, но по крайней мере был жив, даже не сполз на пол.

Я подбежала к нему и попыталась помочь – не уверена, что понимала, что делаю, но умудрилась заляпать кровью платье, а еще больше руки, а потом, должно быть в момент паники или отчаяния, прижала ладони к лицу, и кровь смешалась с макияжем. Должно быть, выглядела я жутко, – сомневаюсь, что Волка сильно успокаивало мое присутствие.

Выстрел был таким громким, что я готовилась к тому, что к нам вот-вот сбежится все посольство, все, кто был на вечеринке, но почему-то никто не приходил. Позже я узнала, что Тому Пфендеру попались пластинки его молодости с концертами медного духового оркестра и он поставил их на полной громкости. Наверное, стоило бы поблагодарить его за это.

Хоть голливудские гости с вечеринки ничего не заметили, Дэвид, скорее всего, услышал выстрел из своего кабинета, а может, подслушивал под дверью, – так или иначе, он почти сразу влетел в кабинет.

– Какого хрена тут происходит? – орал Волк. – Это что такое, твою мать?

Дэвид стоял спокойно, почти неподвижно, несмотря на открывшуюся ему картину: из руки Волка через белую рубашку сочится кровь, в стене – отверстие от пули, на полу, там, где я его бросила, валяется пистолет. Я стою и с ужасом гляжу на все это. Кровь у меня на платье, ладонях и лице, хотя о последнем я тогда еще не знала.

– Давайте посмотрю, – сказал он Волку. – Насколько все плохо?

Меня поразило, как быстро он смог сориентироваться, и я не понимала, почему они не вызывают полицию или хотя бы скорую. Я не сомневалась, что меня посадят. Честно говоря, ждала этого с нетерпением – хоть получится отдохнуть.

Но Волк просто снял рубашку и показался Дэвиду. На плече у него была лишь небольшая рана. Я не пытаюсь умалить тяжести собственного преступления, но травма действительно оказалась не такой уж серьезной.

– Чуть задело, – сказал Дэвид, промакивая рану окровавленной рубашкой Волка. – Жить будете.

– Что тебе рассказала Тедди? – спросил Волк, теперь уже самостоятельно зажимая рану рубашкой.

– Все, – ответил Дэвид, и я вдруг поняла, что так и есть. После всего этого замалчивания и лжи было непривычно осознавать, что Дэвиду известно все.

– Так что, думаю, вы согласитесь, – продолжил Дэвид, – что не стоит никому звонить, раз на то нет нужды. Разберемся сами.

– А с фотографией что? – спросил Волк.

– Я разберусь, – сказал Дэвид.

– А Тедди? Она сможет держать язык за зубами?

Они говорили так, будто меня не было рядом. Эти двое мужчин понимали что-то, чего не понимала я. Я считала их врагами, но внезапно они оказались на одной стороне, а я, совсем одна, – на другой.

– О Тедди не переживайте, – сказал Дэвид. – Она по уши влипла.

Я думала о картине Синьорини на вилле Таверна, о городке на скалистом берегу моря, а еще о серии картин Клода Моне, написанных в Этрета, пляжном городке Нормандии, окруженном большими меловыми скалами. Море на его работах было бирюзовым, иногда темно-зеленым, иногда оттенка «нильский синий» или «шампань». В нем отражалось рассветное небо или ранние утренние туманы – в зависимости от дня и времени года.

«Тедди по уши влипла». Я представила, как иду по пляжу во время отлива, вода ушла так далеко, что я вижу бьющуюся о песок рыбу, выброшенных на берег усоногих рачков, актинии, нити морских водорослей, спутавшиеся, как плетеные украшения, и странную пену, и морское желе. А потом наступает прилив, и бледно-зеленая вода, все еще похожая на воду с картин, холодное соленое море подкатывает к моим лодыжкам, поднимается до колен, до пояса, до ушей и захлестывает с головой, но не яростно – это не были жуткие волны, против которых я боролась и проиграла. Я сама позволила приливу случиться.

– Кто тебя нанял? – спросил Волк Дэвида. – ЦРУ таким не занимается.

Дэвид лишь пожал плечами.

– Значит, Хантли, – сказал Волк. – С самого начала? С тех пор как я сюда приехал?

Дэвид снова пожал плечами, и Волк продолжил:

– Тебе платили, чтобы ты следил, не облажаюсь ли я где-нибудь? Искал, чем меня можно прижать?

И снова Дэвид промолчал.

Если бы все ограничилось этим, у Дэвида с Хэлом была бы отличная возможность потопить Волка или шантажом заставить его выйти из президентской гонки. Но теперь придется забыть об этом, ведь я случайно выстрелила в Волка, а он узнал о шпионаже Дэвида, и я почти не сомневалась в том, что и то и другое было недопустимо.

– А ты сам? – спросил Дэвид Волка после небольшого молчания.

– Что я сам?

– «Держи друзей близко, а врагов…» – да? Не рассказывай, что проводил столько времени с моей женой, потому что ты большой фанат искусства. Мы все здесь взрослые люди, Уоррен. Тедди была для тебя козырем, которым можно было бы сыграть при удобном случае. «Послушай-ка, Хэл, что я тебе расскажу о твоей племяшке».

«Не все здесь взрослые люди! – хотелось закричать мне, – я нет!» Потому что я ничего не подозревала. Мне даже в голову не приходило, что Лина с Волком пригласили меня работать в посольстве и резиденции, чтобы приглядывать за мной, чтобы выяснить, чем я могу оказаться им полезна.

Волк пожал плечами и подмигнул мне – просто взял и подмигнул, – и внезапно я уже не так сильно жалела о том, что подстрелила его.

– Прости, детка, – сказал он.

– А те истории про Сестрицу? – спросила я. – Сесилию. Хоть что-то было правдой?

– О, все было правдой, поэтому я ее и приплетал – надеялся, что ты выдашь мне что-нибудь интересненькое. Скажи, Тедди, где она на самом деле? Я знаю, что-то случилось; Хэл