– Что? – тупо произнесла я. – Откуда ты знаешь?

– Я всегда знал, что с ней что-нибудь случится, – сказал Волк буднично, словно это какой-то пустяк. – Она сияла слишком ярко, если понимаешь, о чем я. Ты делаешь что-то, а ей сразу хочется сделать то же, но в два раза круче. Сразу было ясно, что она плохо кончит; только того, что я видел в Калифорнии, хватило бы, чтобы потопить Хэла, решись я рассказать об этом миру. Одна проблема: я бывал на тех же вечеринках.

– Тедди, – сказал Дэвид. – Может, поедешь домой? Примешь ванну. Жди меня там, нам с послом еще есть что обсудить.

Как странно было находиться в гуще событий и не иметь совсем никакого веса.

– Ладно, – ответила я.

Я собрала вещи со стола, куда вывалил их Волк, все леденцы и невидимки, пудру, помаду. Когда я уже собиралась уходить, Дэвид нашел где-то платок и вытер кровь с моего лица, и в тех обстоятельствах этот жест показался мне очень милым. Когда я вышла за дверь, он протянул мне пиджак – мой Дэвид умеет быть вежливым – и сказал:

– Тедди, не забудь прикрыться, иначе все увидят кровь.

Чтобы выйти из здания, мне пришлось пересечь галерею. Когда я проходила мимо, Том Пфендер схватил меня за руку.

– Хантли, пойдемте танцевать! Когда-то ваша мать танцевала на пианино в клубе «Три сотни» – видел своими глазами. У вас это в крови!

Удивительно, но за те несколько минут, что я провела в кабинете Волка, голливудская компания успела напиться. Актер из фильма про гладиаторов стоял за пианино и пытался играть на нем своим… Ну, вы поняли.

Я улыбнулась Тому, выдернула руку и сказала:

– Конечно, Том, я сейчас приду.

Никто не остановил меня на выходе из посольства, хотя я только что подстрелила посла. Прекрасные морпехи в ярких мундирах помахали мне вслед.

Дэвид с Волком договорятся и приведут все в порядок – все равно что закрасят мелкую царапину на крыле белого «Ти-бёрда» с красным салоном на заказ, – а я отправлюсь домой, как и было велено.

Иди в свою комнату, Тедди. Ляг спать. Встань рано и поставь кофейник на плиту. Жди одетая, со свежевымытой головой, макияжем, в накинутом на плечи кардигане. Не переставай танцевать, кружиться, стой красиво, ведь ты самая важная статуя в коллекции. Прелестнейшая женщина Рима, прекрасное творение, «Венера целомудренная».

Но я не надела пиджак и не застегнулась на все пуговицы, как послушная девочка. Не нарочно, из неповиновения, а потому, что в тот момент не могла мыслить здраво, а еще помню, что не хотела запачкать пиджак, ведь и так уже измазала в крови свое любимое платье от Balmain.

Так что мимо гостей я шла вся в крови – Том Пфендер ничего не заметил, как и гладиатор со впалыми щеками у пианино, но кто-то точно должен был обратить внимание. Может, они и не сразу все связали – решили, что по какой-нибудь уморительной дикой причине, скажем, от большого количества шампанского, у меня пошла кровь из носа, но когда задумались и вспомнили громкий хлопок, который почти, но все же не полностью, был заглушен концертом медного духового оркестра… Тут даже блондинка из Paramount Pictures сложила бы два и два.

Сейчас

Раннее утро, среда, 9 июля 1969 года

– И видимо, кто-то увидел кровь, что-то сказал или кого-то позвал, и именно так вы, джентльмены, и узнали о произошедшем? Поэтому вы здесь? И предположу, уже поговорили с Дэвидом и послом.

– Ваш муж, – говорит Реджи, – не очень-то вами доволен.

– Что ж, – отвечаю я тем же тоном, – а вы, похоже, не слишком довольны им.

Моя фраза обращена к Артуру Хильдебранду, который молчит.

– В общем, – говорю я, – больше мне добавить нечего. Я вышла из посольства и сразу отправилась сюда.

– Благодарю, миссис Шепард, – говорит Хильдебранд. – Пока это все, что нам нужно знать.

Мужчины дружно поднимаются с моего уродливого дивана.

– Ваш муж скоро вернется, – говорит Реджи так, словно я должна этого бояться. – Но, – добавляет он, – в ходе расследования нам, возможно, потребуется еще раз вас опросить. Не переживайте. Это внутриведомственное дело. Мы разберемся своими силами.

– Отлично, – говорю я и иду с ними до двери. – Спасибо, что зашли. Ну, до свидания.

– Миссис Шепард, – говорит Артур Хильдебранд, остановившись в дверном проеме. – Надеюсь, вы были предельно честны с нами, потому что если нет – мы об этом узнаем.

О, я уверена, что узнают, – более того, я на это рассчитываю.

25. Виа Венето

Вторник, 8 июля 1969 года

Кое-чего я им не рассказала: в ту ночь я не сразу отправилась домой.

Я вышла из посольства, миновала морпехов, вовремя не заметивших пятен крови, чтобы меня остановить, прошла мимо скучившихся у ворот папарацци.

И в какой-то момент – он продлился всего мгновение – я увидела, что мужчины в костюмах и с серебряными фотоаппаратами просто смотрят на меня без вспышек. Вопреки своим хищническим инстинктам, они не бросились тут же окликать меня и фотографировать. Возможно, поняли, что что-то стряслось, что-то посерьезнее пьяного певуна или похотливого режиссера, застуканного со своей любимой актрисой.

Это продлилось недолго. Через несколько секунд мне вслед защелкали фотоаппараты.

Еще я, похоже, прошла мимо Мауро – он подрабатывал на уличной фотографии, когда не получалось устроиться на саму вечеринку. Мауро окликнул меня, но я не ответила, поэтому он поплелся за мной.

В этот раз уже он преследовал меня по ночным улицам. В этот раз уже он был напуган.

Рискну предположить, что, зная все то, что знал о моей ситуации Мауро, он думал, что я убила человека, однако кого из двух, предположить не решался.

Было еще довольно рано, потому что народ еще сидел за столиками кафе, ресторанов и таверн на знаменитой виа Венето, надеясь хоть одним глазком увидеть какую-нибудь знаменитость.

Но вместо этого они видели меня, рассеянно бредущую в окровавленном платье в свете автомобильных фар и неоновых вывесок, мерцающих где-то сбоку, подобно падающим звездам и фейерверкам, но на деле больше всего напоминающих мне огоньки рождественских гирлянд – яркие синие, красные, зеленые и оранжевые лампочки на проводе, которые, если коснешься, обожгут тебе ладонь.

Теперь я понимала, что страх меня не оставит. Если приму их помощь, если продолжу прятаться, то проведу остаток жизни, отрезая от себя по кусочку, стремясь подстроиться, стать мягкой, прилизанной, идеальной, пока однажды не обнаружу в себе роковой изъян, мрамор даст трещину, и на этом моя история будет кончена.

А этого я не хотела. Я хотела жить.

Я прошла по всей виа Венето, мимо глазеющих посетителей ресторанов, мимо покупателей и туристов, до квартиры Анны, и, когда она впустила меня в подъезд, Мауро зашел следом.

И хорошо, потому что я не сразу смогла собраться с мыслями и еще не готова была объяснить Анне, почему во вторник вечером появилась у нее на пороге вся в крови, так что Мауро начал рассказывать ей о шантаже – свою версию событий, все то, что знал сам, и, когда его история подошла к концу, я была готова говорить.

Но сперва Анна спросила, есть ли у нас другие доказательства помимо фотографии, сказала, они могут понадобиться, если решимся сделать этот материал – и опубликовать его, – и я протянула ей записывающее устройство, но, когда мы включили кассету, на ней были лишь приглушенные голоса и звон металла, так что Дэвид все-таки оказался прав насчет Paco Rabanne.

С другой стороны, это значило, что не существует никаких веских доказательств того, что случилось в кабинете Волка. А значит, я сама могла решать, как преподнести эту историю.

И я им ее рассказала.

Когда я закончила, Мауро тихо присвистнул.

– Тедди, – сказал он. – Che cazzo fai?[30]

Анна какое-то время молчала. Она посмотрела свои записи, перечитывая в спешке набросанные слова, подняла глаза на меня. Несколько раз проделав