– Она многие годы жила в ссылке. Не могла вернуться в Штаты! Ее ненавидели. Разрывали на части.

Мауро пожал плечами.

– Это так плохо?

Отвечать я не стала.

После ужина мы взяли такси и отправились в северную часть города, оставили позади посольство и парк Боргезе и выехали на виа Тальяменто. Едва увидев неоновую вывеску над навесом и мужчин в костюмах, дежурящих на входе, я поняла, что у Мауро на уме.

Я не бывала в клубе «Пайпер» – Дэвид не переносит громкую музыку, а я боялась представить, где могу проснуться, если пойду туда одна, – но была наслышана об этом месте. Клуб был устроен в старом здании кинотеатра. Там, где прежде стояли ряды кресел, сделали танцпол, а сцена для музыкантов возвышалась у стены, где когда-то висел экран. Здесь выступали The Who, Джимми Хендрикс и Pink Floyd. Чего только не рассказывали о том, что происходило в клубе и каких людей можно было встретить в его стенах.

Один из мужчин на входе, завидев Мауро, тут же закричал на него на итальянском. Из его рта лился целый поток словечек, которых я никогда прежде не слышала, – очевидно, по мнению синьоры Фаласка, мне такую лексику знать было необязательно, – но в целом посыл был ясен: мужчина называл Мауро отбросом, говорил, что ему здесь не место и лучше бы он проваливал. Я уловила фразу «как муха на дерьмо» и сделала вывод, что Мауро работал здесь прежде, поджидал восходящих звезд и музыкантов, когда те заваливались в клуб в начале вечера и выползали оттуда перед рассветом.

Мауро, каким я успела его узнать, был невозмутим и безэмоционален; даже мои слезы, казалось, больше раздражали и утомляли его, нежели вызывали в нем искреннее сожаление. Но в тот момент, когда охранник кричал на него, смешивал с грязью, велел убираться, я заметила, как – всего на мгновение – изменилась линия его подбородка, как задрожала челюсть, словно он скрежещет зубами, и он стал похож на маленького мальчика, который вот-вот закатит истерику или разрыдается.

Через секунду-другую этого упрямого, полного слез взгляда уже не было, вернулся безразличный, выточенный из мрамора Мауро, он подался вперед, словно остерегаясь чужих ушей, и заговорил тихим, успокаивающим тоном, пока охранник не перестал кричать.

Мауро прошептал ему что-то, показал на меня и подозвал меня к себе. Охранник «Пайпера» оглядел меня с головы до ног, бросил взгляд на второго мужчину и наконец кивнул. Он снял с крючка бархатный канат, преграждающий проход, и жестом пригласил нас внутрь. Когда мы прошли через пасть клуба и спустились по темной лестнице в его глотку, мне в голову невольно пришла мысль, что перед нами открылись двери в преисподнюю.

Вергилий писал, что у входа в ад расположились злые духи: Печаль, Заботы, Старость, Ужас, Праздные Грезы и Бедность. Так что, если подумать, безопаснее все же внутри.

Пока мы с Мауро спускались по лестнице, я спросила, что он сказал тому мужчине. Приходилось кричать, мой голос почти полностью перекрывали звуки ударных и электрогитары, хлещущие бурным потоком из зала внизу.

– Сказал, что ты американская актриса, приехала отдохнуть в Рим и что ты снялась в новом фильме Хичкока.

– Что? У него несколько лет ничего не выходило. Последним был «Разорванный занавес», и сомневаюсь, что хоть кто-то принял бы меня за Джули Эндрюс.

Мауро пожал плечами.

– Он этого не знает. Ты блондинка. Ты можешь быть кем угодно. Я сказал, что ты наняла меня, чтобы я показал тебе Рим.

От этой мысли мне стало досадно – я поняла, что мне действительно хотелось бы, чтобы так все и было, чтобы я была ею: Тедди Карлайл, блондинкой из Paramount Pictures, путешествующей сама по себе и нанимающей красивых мужчин, чтобы те водили ее на танцы. Я представила, как она въезжает в номер люкс отеля «Локарно» и консьерж следит, чтобы каждый вечер в номере ее ждали цветы. Она приехала в Рим на переговоры с итальянским режиссером, может, даже самим Феллини, ведь, чтобы вы знали, она не только красива, но и хочет создавать настоящее искусство. Она ходит на шопинг на виа Кондотти, покупает туфли от Ferragamo, сиреневое платье-пальто от Mila Schön из шерстяной ткани, и не какой-нибудь, а Agnona (сжиматься под накалом страстей – это не про нашу Тедди Карлайл), и книжку Gucci верблюжьего цвета с тиснением для своих восхитительных чеков цвета «нильский синий», и все это на заработанные лично ею деньги, ведь она настолько завораживающая, настолько прекрасная, что люди платят просто за то, чтобы, как картиной, полюбоваться ее изображением на экране в темноте зала.

Мы прошли через бархатные шторы – очередная дверь на пути в преисподнюю – и оказались в просторном помещении, стены которого были выкрашены в белый и освещены цветными прожекторами, так что толпы людей, колышущиеся в такт музыке или сидящие за столиками вокруг танцпола, были залиты розовым и зеленым сиянием. На стене за сценой висели огромные фотографии. Женское лицо, снятое крупным планом. Густо подведенные глаза украдкой глядят в сторону. Смеющиеся губы. Поле зелени.

Я испытала облегчение, когда Мауро провел меня мимо танцпола к столику в глубине зала. Все танцующие были младше меня лет на десять, а то и больше, стройные гибкие девушки в коротких платьях и туфлях на платформе трясли длинными блестящими волосами и хлопали ресницами – «паучьими лапками» под прямыми челками. Я же была тяжелой, старой и несовременной; молодые девушки больше не носили такие высокие прически, отметила я про себя. У них не было ни пудры, ни помады, как у меня, некоторые даже не подводили глаза. Конечно, я замечала по журналам, что мода меняется, но какое это имело значение, если я и так знала, что мне следует и не следует носить, – что простой и минималистичный стиль никогда бы мне не подошел, не с моей фигурой и не с моим лицом.

Мауро взял меня за руку и подвел к столу, за которым сидел одинокий усатый мужчина с длинными волосами.

– Алан, это Тедди, – сказал Мауро по-английски. – Есть что-нибудь для нас?

– Мауро, ну кобель, – ответил мужчина с американским акцентом и похлопал его по спине. А потом, взглянув на меня плотоядно, добавил: – Тедди. Какая вы красотка. Вам следовало бы обзавестись компанией поприличнее.

Я посмеялась – а почему бы и нет? Мауро дал Алану несколько купюр из тех, что передал Волк, а потом мы подошли к другому столику, за которым сидели две девушки лет двадцати, Мауро чмокнул каждую из них в щеку и представил меня, но имен я так и не запомнила. У одной были огромные черные глаза с длинными ресницами, как у коровы, а другая была худой, как тростинка, и по крайней мере на пару часов они стали лучшими людьми из всех, кого я встречала. Я и в хорошие дни была не особо разборчивой в таких вещах, а хороших дней не было уже, казалось, целую вечность.

Прошло некоторое время, прежде чем я почувствовала эффект и отправилась в путешествие на Луну. В тот день время и так, как умирающая звезда, сжималось и расширялось, растягиваясь, а затем мчалось вперед, словно комета, пока я совсем не перестала за ним поспевать, но теперь окончательно потеряла контроль. Я мало что могу рассказать про следующие пару часов, только что все было розовым и зеленым, и я танцевала, хоть и не слишком в этом хороша.

И я снова увидела его – на другом конце бара, или, скорее, в другом конце клуба.

– Это ты? – спросил он, подойдя достаточно близко, чтобы я могла расслышать его за гремящей музыкой.

– Я, – ответила я, и он обнял меня так же неуклюже, как и тогда. Я коснулась его прекрасных золотистых волос. А он моргнул – своими глазами кролика, глазами очаровательного щеночка, и стал расспрашивать, как я поживаю и все ли в порядке, и пообещал никому ничего не рассказывать, и я поверила.

– Я рад за тебя, – сказал Евгений, – рад, что все так хорошо сложилось.

Я не знала, как объяснить ему, что ничего не хорошо, поэтому улыбнулась и поблагодарила, а он сжал одной рукой мою и поднес