Человек, которого я представляла себе заглядывающим в окно – возможно, один из тех призрачных силуэтов, которые собирали информацию для русских, ну или для нас, – увидел бы, как я сижу еще несколько минут, а может, даже час, а потом резко вскакиваю на ноги.
Но он не узнал бы, что мной двигало, – это было внезапное осознание того, что я могу решить вопрос с фотографией немедленно, сегодня, сейчас.
Деньги у меня на руках, правильно? Дэвида дома не было, так что я не видела причин, по которым не могла бы отправиться к Мауро сегодня вечером и забрать негативы, а потом позвонить Волку и сказать, что все готово. С остальным – с ощущением, что я сама себе чужая, с пустой квартирой, с жизнью, в которую я втискивала себя, как грязную одежду в набитую доверху корзину, – можно будет разобраться позже или не разбираться вообще.
Я позвонила по номеру, написанному на листке, который дал мне Мауро, – верилось с трудом, но это было еще сегодня утром. Время изменилось, а может, остановилось, и мне казалось невозможным, что дни продолжат сменяться и в конце концов фотография исчезнет, а во вторник мне исполнится тридцать пять и я теоретически стану наследницей, а потом я подумала о словах Дэвида перед отъездом и о том, что однажды у нас может быть дом, двое детей и лабрадор и я смогу заниматься садом или, например, играть на пианино.
Я позвонила по номеру, и мне ответил мужчина.
– Pronto[19], – произнес он.
На своем примитивном неубедительном итальянском я объяснила ему, что хотела бы связаться с Мауро, фотографом, – я вдруг поняла, что не знаю его фамилии, и уточнила, что дело срочное.
Какая-то часть меня ожидала, что мужчина ответит, что не слышал ни о каком Мауро, но он сказал, что, конечно, передаст Мауро сообщение и тот мне перезвонит.
Так что оставалось только ждать. Я подумывала чего-нибудь выпить, но решила приготовить эспрессо. Неважно, что было уже поздно, – все равно я не смогла бы заснуть.
В ожидании звонка от Мауро я решила покопаться в сумочке – достать фотографию и посмотреть на нее, а потом посчитать полученные от Волка купюры, просто чтобы убедиться, что все на месте, что я не потеряла их или случайно не потратила. Я пошарила среди мусора – фантиков от жвачки, завалявшихся потускневших монет, помады Max Factor в мандариновом цвете, без колпачка, – и нашла. Вот она, фотография. Хотела бы я позволить себе увидеть в ней то, что видел Мауро: два обнимающихся силуэта, необузданную страсть, – но не могла. Я видела в ней лишь угрозу.
Под фотографией лежала пачка денег. На своем месте. Я ничего не потратила – я в безопасности.
У меня действительно было все, чтобы поправить свои дела. Я не приму несколько таблеток снотворного сразу, не вперюсь взглядом в потолок и не пропущу звонок Мауро. Не доберусь до бурбона Дэвида и не напьюсь до тошноты. Не буду расхаживать по комнате, прокручивая в голове случившееся и выпивая одну чашку эспрессо за другой, и сердце не будет биться чаще и чаще, пока наконец не взорвется, как атомная бомба. Я не сорвусь и не позвоню матери, чтобы попросить ее о помощи, зная, что будет после.
Я возьму судьбу в собственные руки и на этот раз сделаю все правильно.
В конце концов телефон зазвонил. Конечно же, это был Мауро, и, когда я сообщила, что достала деньги, он ответил: «У вас есть мой адрес? Приходите сейчас, одна», а потом на другом конце линии раздался щелчок – он повесил трубку.
Мне стало смешно; жизнь казалась какой-то ненастоящей, и то, что все вокруг разговаривали как в фильмах, только усугубляло ситуацию. Волк с его ковбойской развязностью; Мауро, назначающий тайные встречи, как какой-нибудь шпион.
Я переоделась в платье, черное, облегающее, которое купила в «Ренессансе» за пару недель до этого. Я уже была накрашена, но освежила подводку вокруг глаз и добавила туши. Взъерошила волосы и оставила распущенными. Надела балетки, позаботившись о ранках на месте мозолей. Я собиралась прогуляться.
Наверное, мне следовало бы больше переживать, отправляясь в таком виде одной в квартиру Мауро, ночью, имея при себе больше тысячи долларов, но я была так близка к развязке, что чувствовала себя неприкасаемой. Никто не посмел бы остановить меня на моем пути, пролегающем по улицам Рима; с первого же взгляда все бы поняли, что я иду навстречу лучшей, сильной Тедди.
В ту ночь Тестаччо был прелестен. Гора черепков как памятник возвышалась во тьме, а желтые огни уличных фонарей, их теплый свет, падающий на мощеные маленькие улочки, гостеприимно принимали меня. Даже дом, в котором жил Мауро, его оранжевая штукатурка и закрытые коричневые ставни на окнах чем-то притягивали. Когда-то это было великолепное здание.
Да и квартира Мауро уже не казалась таким запретным местом, как прежде. Я постучала в дверь, и, когда он открыл, я увидела, что в квартире включен свет, и пахло если не свежестью, то точно уже не так противно-химически, как в первый раз. Без приглушенного красного света было почти уютно. Я могла бы жить в подобном месте, подумала я. Держать все вещи в одной комнате, сократить груды одежды и целые полки побрякушек до действительно необходимого.
Я любила свои платья, сумки и украшения, лаки для ногтей с золотыми колпачками, карманные зеркальца, но иногда мне казалось, что меня обманывают. Каждый раз, покупая что-то новое, я думала о том, насколько лучше это сделает мою жизнь; кем я стану, приобретя эту вещь; с каким оттенком помады пойду на тот или иной ужин и как изысканно буду выглядеть; какие серьги отлично подойдут для той или иной вечеринки и как я буду похожа на Верушку на завтрашнем бранче, если надену это платье от Pucci. Но после первоначального возбуждения, ликования по поводу полученных комплиментов, удовольствия от того, что у меня есть нужная вещь к нужному времени, что я нашла этот последний идеальный кусочек пазла, я оставалась лишь с кожей платья, скелетом серег. Когда час славы проходил, я получала пустую оболочку вещи, о которой так мечтала. И эти останки накапливались, пока я не обнаруживала, что живу на свалке прежних воображаемых версий себя. В одном журнале я читала об археологах в Англии, которые изучали древние мусорные кучи и слой за слоем находили остатки былых пиршеств. По костям животных в каждом слое можно было понять, когда праздновалось Рождество, а когда Пасха. В свалке вещей в моем гардеробе можно было увидеть мой медовый месяц, свадьбу, красный шифон злополучного платья со Дня независимости, серебряные, золотые и белые, уже осыпающиеся, пайетки первого платья от Valentino.
Открыв мне дверь, Мауро не улыбнулся. С самого утра он не брился, и с щетиной на подбородке выглядел более взрослым и уставшим. Похоже, прошлой ночью никому из нас не удалось как следует поспать.
Он даже не ухмыльнулся, когда я села за столик, достала миллион лир наличными и принялась раскладывать их на обитой линолеумом столешнице, как игральные карты. Я была окрылена – до свободы оставалось всего ничего.
– Тедди, – сказал он, поджигая одну сигарету себе, а потом другую мне, – мне нужно с вами поговорить.
Если бы ни один мужчина в моей жизни больше никогда не произнес этих слов, я бы не расстроилась. «Мне нужно с тобой поговорить» всегда связано с какой-то неожиданностью. Эти слова всегда значат, что дело плохо.
Мауро достал из кармана газетную вырезку и положил на стол. Черно-белое изображение дяди Хэла, насупившегося на фоне Капитолия, то же, что я видела утром в газете у Джорджа.
– Тедди, – сказал Мауро, – я знаю, что это ваш родственник. Я знаю, что у вас в семье водятся деньги.
– У меня в семье? – Я не называла ему своей фамилии, как и не знала, какая фамилия у него. – У меня нет денег. Правда. Мой муж – обычный госслужащий, с нас и взять-то нечего.
– Нет, Тедди. У вас в семье. У Хантли. Этот человек – сенатор.
– Но моя фамилия…
– Я видел вашу фамилию
