Я попросил князя позаботиться о наших семьях, ежели… ну, он понимает. На войне всяко бывает. Он кивнул: «Можешь не тревожиться и Наливайку обнадёжь – буду всем семьям вашим отцом родным, и ежели ждёт вас худая доля – они без куска хлеба и крыши над головою не останутся, и волосок с их голов не упадёт – даже если того пожелает сам дьявол. Будь спокоен и езжай смело, сынок».

После чего Его Милость меня перекрестил, поцеловал в лоб, выдал на дорогу мех с серебряной монетой и благословил.

На следующий день я выехал из Дубно в сопровождении двух вестовых, Степана Хмары, коего я так опрометчиво из Любара отпустил в Межерич, и Гайворона из Любешова, старого казака моей сотни, бывшего со мной ещё при Килии – он был на излечении в Дубно и напросился со мной к войску. Отправились мы в дорогу, когда солнце уже было высоко – но шли ходко и через три дня, переночевав в Остроге и Киеве, были в Переяславе. Но ни Наливайки, ни войска казачьего я там не нашел – по брошенному табору носились лишь испуганные хрипящие кони да везде валялось брошенное в спешке имущество – котлы, домашняя утварь, пики, шапки, упряжь, мешки с зерном да всякая переломанная и исковерканная дрянь. Ни слуху, ни духу ни о казаках, ни о поляках не было…

Об урочище Солоница, о бесчестной подлости старшины реестровых казаков, впрочем, не принесшей им спасенья, и последних словах Наливайки

Вечерело. Пан Станислав, глянув в окно, промолвил:

– А ведь дождь-то кончился, пане Славомиру…. Глядишь, завтра к обеду уже можно будет и отправляться в путь! Одна беда – есть опасность не дослушать вашу одиссею с Наливайкою….

– Успею, пане Станиславу, уже мало осталось….

– Тогда рассказывайте, пане Славомиру, страсть как охота дослушать, хоть и повесть ваша печальна… Ведь печальна? Все знают, что Наливайку четвертовали на Рынке в Варшаве…

Пожилой шляхтич покачал головой.

– Пане Стасю, всё верно вы говорите, кончилась та история именно так. Но печальной я бы её не назвал…. Я бы сказал, что история того рокоша – урок нам всем, русским православным людям – как надо любить свою землю и свой народ, как хранить верность вере отцов и дедов, как не склонить головы пред врагами и не убояться смерти – когда боле нет никакой надежды… Нет, пане Стасю. Это не печальная история. И когда я её вспоминаю – меня душат слёзы, но не от горя и отчаяния, а от гордости – тем, что я знал этого человека и был с ним рядом весь его путь – от первого до последнего дня, лишь на месяц оторвавшись от войска его не по своей воле….

– До последнего? – удивлённо ахнул подскарбий мстиславский.

– Именно так, пане Стасю. Я проводил его в варшавскую тюрьму, видел его будущих палачей, и, хоть и не был на варшавском рынке в тот день, когда Его Милость князя Северина Сангушко-Острожского, называвшегося Наливайкою, польские палачи рубили на куски, но знаю – кровь его была пролита не напрасно. Уж простите великодушно за тот выспренний слог, коим я злоупотребляю. Тут он вполне уместен – ведь Наливайко вполне мог спастись, уйти на московскую сторону, ибо от урочища Солоница, где завершился наш рокош, до границ московской украйны, крепости Гадяч на ногайском шляху – было всего семьдесят пять вёрст, два дня конного пути…. И у него были все возможности бежать. Но он не восхотел обрести позорную славу беглеца и предателя – предпочтя ей злую и тяжкую смерть в Варшаве.

– Вы сказали, в таборе близ Переяслава вы не застали казачье войско… Но в Переяславе что, тоже не было того, кто мог бы поведать вам о случившемся?

Пан Веренич грустно улыбнулся.

– Были, как не быть…. Переяслав ещё пребывал в ужасе, который навёл в нём Жолкевский, и повешенные на рынке казаки войска Лободы ещё болтались в петлях, распространяя вокруг себя зловоние… Но мы быстро нашли охочих до грошей и годных для расспросов обывателей. Кои нам поведали, что войско казачье, простояв в своём таборе более недели, аккурат за десять дней до нашего прибытия разделилось. Низовые казаки, коих было не то пять, не то шесть куреней, снялись со стоянки, сели в свои челны и ушли на Сечь, прежде того выбрав себе нового гетмана – но обещали, собрав на Низу подмогу, вернуться к войску через три недели. В таборе остались реестровые казаки во главе с Лободой и войско Наливайки, и у тех и у других были громадные обозы с бабами и скарбом. Меж этими казаками началось нестроение – реестровые стояли за то, чтобы повиниться перед Жолкевским и Замойским и вернуться на Брацлавщину, нести службу – надеясь на то, что повинную голову меч не сечёт. Наливайковы полки стояли за то, чтобы уходить на московскую украйну, за Хорол, на Гадяч иль на Ромны. В таборе вспыхнул бунт, со стрельбой и сабельным боем, в коем погиб Лобода и поддерживающая его реестровая старшина. Но Наливайка, видя, что реестровые его слушать не желают – предложил избрать гетманом Матвея Шаулу, ранее бывшего в реестровых. Наскоро проведя круг, казаки избрали Шаулу – после чего, быстро погрузив на подводы семьи и самый необходимый скарб, тронулись на Лубны. Впрочем, не все – в Переяславе осталось поболе сотни реестровых казаков, которые решили дожидаться поляков. Дождались…. Жолкевский велел повесить всех, кто вышел к его войску навстречу без сабель и шапок, прося милости. Милость оказалась кровавой. …

– Всех повесили? – изумился пан Станислав.

– Всех. Пан Жолкевский решил извести мятеж под корень, чтобы и следа не осталось… Прослушав все эти страшные вести, я решил скорым ходом, рысью, а когда придется – и галопом, идти на Лубны, куда, по словам переяславских обывателей, двинулись казаки. Но не по прямой дороге – ибо там была велика опасность встретить коронное войско иль шляхту посполитого рушения – а через Яготин, приняв сильно полночнее, дабы избежать ненужных встреч.

Но совсем их избежать нам не довелось. В Пирятине, где решено было заночевать, мы нос к носу встретились с разъездом литовского войска – идущего на подмогу коронным хоругвям Жолкевского. Благодарение Богу, литвины не опознали в нас мятежников, я же рекомендовался державцем имения пана Острожского Галица, близ Прилук – благо, я в том имении бывал по княжеской надобности лет за пять до рокоша. Выставив же разъезду бочку пива – я вообще сделался их лучшим приятелем и