– Я ещё слышал, что Наливайка пытал взять штурмом замок Вишневецких, но не осилил….

Старый шляхтич усмехнулся.

– Ежели б пытал – осилил бы, сие была затея Матвея Шаулы. Кто-то из дворовых Семашки, в Коростыне, поведал князю Петру Вероницкому, командовавшему сотней в полку Шаулы, что в замке Жабер, что на Ясельде, Байда, то бишь князь Димитрий Иванович Вишневецкий, после возвращения с Москвы оставил несметные сокровища. И будто бы и сам Жаберский замок был построен, чтоб этот скарб схоронить – де на берегу Ясельды, на холме, были отрыты глубокие норы, в коих обустроены каморы, облицованные тёсаным камнем, и вот в каморах оных – злато-серебро да драгоценные каменья, а замок уж после возвели, для лучшего сбереженья сокровищ. Князь Вероницкий о сём Шауле доложил, тот решил, что сделает Наливайке царский дар – и, взяв две сотни из полков Гнеды и Немогая, что были под рукой, без пушек и тяжелого наряда, рысью пошёл к Жаберу. Тем паче, что тогдашний владелец замка, племянник Байды, Его Милость Константин Константинович Вишневецкий, незадолго до того по наущению иезуитов перешёл в католичество, так что наезд на Жабер был как бы и по праву. Но гарнизон замка отказался открыть ворота, попытка же приступа была им легко отбита – на стенах было, почитай, дюжина пушек и полсотни гаковниц, куда там легкоконным казакам… Шаула потерял семь своих убитыми и дюжину раненными – и отступил. К слову, сдаётся мне, что молва не брешет – иначе зачем в глухих болотах ставить замок и снабжать его артиллерией, как не для укрытия скарба? Иного оправдания не вижу…

Ну да это так, мои мысли. Мы в ту зиму собирали бакшиш по всей Волыни – не брезгуя и на Литву сходить, поелику имения изменников были по обе стороны рубежа. Обложили данью мы маёнток брата епископа-ересиарха, Яроша Терлецкого, что под Пинском, а потом и в сам Пинск вошли – городская чернь только что не плясала от радости при виде вступающих в город сотен наших. В Пинске нам надобен был палац епископа Терлецкого – в коем, как о том ведал Флориан Гедройц, хранились скарбы сего ересиарха, хотя у казаков ох и чесались руки при виде иезуитского коллегиума – но Наливайка под страхом смерти запретил его трогать. Предатель Терлецкий и его скарб был нашей целью. Впрочем, в палаце пана епископа казаки нашли всякую мелочь – основную же ризницу с сокровищами и важными бумагами Кирилл Терлецкий перед отъездом в Рим перевез в дом купца Крупы. Но дворовые оного Крупы немедля казакам о сём донесли – и маёнток Терлецкого был ими найдет и торжественно вывезен на рынок, где Наливайка лично спалил целую груду долговых записей мещанства Пинского и округи на глазах всего посполитства.

Но тут забавам нашим пришел конец – в Пинск прискакал нарочный от Его Милости князя Острожского, и привёз дурные вести…

– Король объявил посполитое рушение? – спросил подскарбий мстиславский.

Старый шляхтич покачал головой.

– Сие было бы не так страшно – пока бы шляхта собралась, пока бы двинулась…. Да и Сейм мог то решение не одобрить. Его Милость король выслал приказ коронному войску идти на Волынь и истребить ватагу Наливайки. Впрочем, и посполитое рушение воеводств Волынского и Киевского он тоже объявил – но, как я уже сказал, сие было половина дела. А вот коронное войско….

– Так Жигимонт Ваза ответил на универсал Наливайки?

Пан Веренич кивнул.

– Именно. Пока Наливайка гулял по Волыни да Литве, пока собирал бакшиш с шляхты, купцов да жидов – королю сей рокош был не важен. Дело обычное, шляхетскими рокошами да наездами тогда вся Речь Посполитая кишела, суды были переполнены заявами подвергшихся наезду владетелей местечек, сел и замков…

И вдруг – самовластная русская держава под боком! Пусть на пустых землях, пусть в окруженьи турок и татар, пусть в безводных и безлюдных степях – но ведь лиха беда начало! Сегодня они перебиваются с хлеба на квас, а завтра? И как на эту державу будут смотреть православные подданные Короны? Посполитые, коим каждый год увеличивают и барщину, и оброк, чьих пастырей склоняют к унии – что они сделают? Промолчат – иль погрузят на возы чад и домочадцев, скарб и живность и подадутся на полдень? А православная шляхта, какая на войне – три четверти войска, что она предпримет? Опасный, опасный пример! Не союзниками видел нас Его Милость король – но злейшими врагами….

Наливайка огласил нам послание князя Острожского в Любаре, куда мы спешно ушли из Пинска; при нём тогда был всего один полк, Васильковича, да и тот – всего в две сотни сабель, остальные стояли кто где, по большей части казаки попросту разошлись по домам, зимою ведь никто не воюет…. Наливайка ругал себя последними словами за такую беспечность – но сделать уже было ничего нельзя, пока гонцы доберутся до всех сотников, пока те оповестят своих казаков – пройдет не менее недели, за это время Жолкевский с коронным войском будет уже на Волыни.

Из старшины в Любаре были полковник Василькович, обозный Януш Гонсецкий, Флориан Гедройц, сделавшийся при Наливайке чем-то навроде войскового писаря, и я, грешный. Вот впятером мы и решили, что ждать, чем всё обернется, нельзя, и надобно уходить на полдень, в Лабунь, перед тем разослав гонцов по всем таборам нашим, оповестив полковников и сотников о месте сбора. От Лабуни же решено было идти собравшимся войском, взяв скарб и семьи, на Брацлав, занять крепость, объявить её столицей новосозданного княжества Русского и там, опираясь на её запасы, либо выдержать осаду, либо, ежели Лобода примет наше предложение – дать открытый бой в поле коронному войску и силою принудить Его Милость короля признать княжество Русское. Как сказал тогда Наливайка, свобода оплачивается кровью, и ежели мы решили добыть волю и сделаться самоправной державою – надо решиться и на бой, пусть он даже будет последним. Как в воду глядел….

Меня Наливайко послал к Его Милости князю Острожскому – оповестить о наших планах и испросить помощи и совета. На следующее утро я выехал в Дубно – покинув табор наш разом с полусотней казаков, посланных по местам стационирования наших полков и сотен с приказом срочного выступления на Лабунь. Наливайка решил сражаться с коронным войском – а это значило, что рокош наш превращался в самый настоящий мятеж. Жаль только, что той самой битвы я уже не увидел…

– Что ж случилось, пане Славомиру?

Старый шляхтич тяжко вздохнул.

– Беспечность, пане Стасю, беспечность и легкомыслие губят