Затем встал канцлер. Поклонившись Нафанаилу, он сказал: «Ваше высокопреосвященство, лучше сказать нельзя было, благодарю сердечно за мудрое слово. От себя же добавлю, пан Наливайко – Литва ноне балансирует на тонком канате, как базарный петрушка, и малейшее дуновение ветра – она рухнет с высоты и все кости себе переломает, ежели вообще насмерть не убьётся. Средь шляхты нашей ныне такая междоусобная рознь полыхает, пока, слава Богу, лишь на сеймиках да в шинках – что хоть святых выноси, и не дай Бог какой искры…. А ваше княжество Русское такой искрой стать может запросто. И тогда не токмо на коронных землях русских – но и в Литве начнется междоусобная война. Я, как канцлер Литовский, сие позволить никак не могу, посему никакой помощи сейм ваш от нас не получит – ни словом, ни делом. У себя в Польше вы вольны делать всё, что вам заблагорассудиться, но у нас, на Литве, мы междоусобицы и войны не потерпим. От себя же лично могу добавить, что я – на твоей стороне, пане Северину, но только как лицо частное. Как урядный Литвы – я затею вашу не поддержку. Таково моё последнее слово…»

На сём совет наш завершился. Мы с паном Наливайкою поклонились в пояс хозяевам. вышли из шинка и, махнув князю Гедройцу – вскочили на коней. К вечеру мы были в Могилёве…

Подскарбий мстиславский, не в силах сказать и слова, изумлённо качал головой. Лишь спустя минут пять он пробормотал вполголоса:

– Так вот как оно всё было….

Пан Веренич усмехнулся в усы.

– Было, иль не было – это уж решай как хочешь. Я же тебе поведаю, как мы покинули Могилёв – поелику обещал.

– Да-да, слыхал я, что был большой бой, и вы едва ушли от войска литовского….

Старый шляхтич улыбнулся.

– Ну, тут ещё большой вопрос, кто от кого едва ушёл…. Накануне из лагеря Буйвида к нам прискакал нарочный – потребовавший личного разговора с Наливайкою. Что он там говорил, что ему Наливайка отвечал – сие мне неведомо, но наутро мы всем войском вышли из Могилёва и отаборились на Буйничском поле – огородившись рогатками и телегами в два ряда. Наливайка велел зарядить весь огневой арсенал наш, выставив всю амуницию на первую линию. И как только появились из-за леса литовские хоругви и татарские загоны – казаки наши зачали огневой бой. Пороха у нас было с избытком, увезти его весь мы не могли при всём желании – посему лупили из пищалей, гаковниц и пушек в полное удовольствие. Не ведаю, попали ли мы в кого, и какова у Буйвида была потеря – но дыму и грохоту мы произвели преизрядно. Со стен могилёвских вполне могло показаться, что бой идёт не на жизнь, а на смерть, и что по полю гуляет картечь, выкашивая ряды – но на самом деле большую часть зарядов мы выпустили в воздух. Равно как и Литва – стрелявшая поверх голов наших.

Когда пушкари, мушкетёры и фузилёры с обеих сторон подустали – а случилось это через три часа нашей жуткой битвы – Наливайка велел сворачивать представление. И ближе к вечеру войско наше, пятью полками в конном строю, с обозом в тысячу телег и с конным ремонтом в триста голов – двинулось на полдень. Литва пошла за нами вслед, Буйвид высылал по пути нашем конные разъезды, пока сотник Униговский своею волею не решил застать нас врасплох на переправе – за что и поплатился. Мы же благополучно ушли в сторону Речицы – где и оказались через три дни. И вот там Наливайко принял самое важное решение в своей жизни….

О Речицких универсалах, сокровищах князей Вишневецких, возвращении на Волынь и о роковой беспечности, способной погубить самые лучшие замыслы

– Пане Славомиру, получается, что, не обретя поддержки литовской – затея князя Острожского сделалась бесцельной? – Подскарбий мстиславский вопросительно глядел на своего собеседника, и в его словах слышалось недоумение.

– Так, пане Стасю, помощи от Литвы мы не получили, то так. Но, как вы ведаете, Наливайка не распустил войско своё по домам, не вернулся в Дермань иль Острог и не занялся фольварками своими – наоборот, с прихода казацкого войска в Речицу началась настоящая история рокоша нашего…

– Я слышал, будто бы Наливайка из Речицы писал королю…

– Эх, пане Стасю, экий вы торопливый… Мы пришли в Речицу аккурат на Андрея Первозванного; как вы знаете, староста речицкий, пан Буйвид, командовал войском литовским, посланным на наше усмирение, но, оберегаясь от случайностей – я не говорю – струсив – отаборился в Рогачёве, в трех переходах от своего староства, высылая на полдень лишь сторожа да разъезды – впрочем, как делали и мы. И литвины, и казаки, встречаясь в поле – обыкновенно разъезжались без выстрелов, дабы не тревожить друг друга напрасным пролитием крови.

Приведя войско в порядок, на третий день стояния в Речице Наливайко собрал совет – в коем участвовали, кроме всех полковников наших, брат Наливайкин, Демьян, князь Флориан Гедройц, войсковой хорунжий Павел Кмита, из черноыбльских Кмит, и приехавший из Киева католический епископ Иосиф Верещинский. Ну и я, грешный…

Прежде всего, Наливайка сказал, что положение войска нашего ныне таково, что более не можно продолжать собирать стации без видимой и ясной цели – иначе сие занятие превращается в обычный разбой, в коем, как известно, погрязло войско Лободы, вернувшееся из Валахии и не пожелавшее уйти на Сечь. Но что без литовской подмоги сбор Вального сейма есть такая же бессмыслица – не имеющая результата, окромя развязывания междоусобицы в коронных пределах. Чего никто из нас, при сём присутствующих, не желает.

Панство с сим единодушно согласилось. И полковник Немогай, встав, спросил у Наливайки – тогда что мы будем делать далее?

Наливайка промолчал и задумался, полковники же и прочие радцы вразнобой загалдели, предлагая цели одна другой зверовитее да отважнее – впрочем, более из области преданий, нежели реальных. Тогда встал Его преосвященство епископ Иосиф Верещинский, и спросил у старшины: «Паны рада, если более нет у вас цели в пределах Речи Посполитой – то,