– Видишь, сват, какой внучек-то? В кого ему таким быть – ума не приложу, – бабушка рассмеялась открыто, но совсем не обидно.

А дед погладил щетину на своем узком подбородке, горделиво выпрямился:

– У нас вся родова такая. Умственная.

X

Ночь была тихая, темная, морозная. Бревна чабанского зимовья, промерзая, пощелкивали, потрескивали, и Дулме казалось, что сруб медленно, незаметно для глаза оседает. Она только что пришла со двора, села к столу, стянув с головы шапку и расстегнув верхние пуговицы телогрейки, прибавила огонь в фонаре, неизвестно почему названном «летучая мышь». За день Дулма намерзлась, натопталась, а в тесном зимовье было тепло, и она подумала: «Может быть, тут и ночевать?»

За дверью взвизгнула, заскреблась собака. Дулма встала, чтобы выпустить ее, но дверь открылась, в зимовье вкатился клуб морозного тумана, из него выскочил лохматый пес, закрутил хвостом-помелом, бросился к ней, уперся передними лапами в грудь, лизнул ее подбородок холодным языком. Следом за собакой, неуклюже переваливаясь на кривых, как солдатские штаны-галифе, ногах, вошел ночной сторож Радна-ахай. Плотно притворив дверь и поставив в угол древнее, во многих местах стянутое проволокой и ремешками ружье, он двумя пальцами ощипал с седых вислых усов льдинки и только после этого, поздоровавшись, спросил:

– Заждалась?

– Я только что управилась. Суягных овец отбивала. Ну и запоздала с кормежкой.

Старик кивнул:

– А я в конторе засиделся. Радио слушал.

– Что там говорят?

– Хорошо говорят. Конец близко…

Дулма взяла фонарь:

– Пошли?

– Я один все посмотрю и все проверю. Иди, Дулма, домой.

– Ничего, мне торопиться некуда…

– Неладно говоришь, Дулма. У тебя дом, скотина…

– Дарья знает, что приеду поздно.

Она все определеннее чувствовала, что идти в село не хочется. И дело не только в усталости…

Отбила плечом тугую дверь, шагнула за порог. Звезд на небе не было. В темноте смутно белели снега, со степной стороны веяло пустотой и леденящей стужей. Круг света от фонаря, трепетный и беспокойный, метался под ногами.

В приземистых, крытых толстым слоем соломы кошарах было много теплее, но все равно овцы лежали, тесно прижимаясь друг к другу.

– Ну, тут все как надо, – сказала Дулма, переходя в другую кошару. – А здесь суягные и слабые. За ними пригляди получше.

– Пригляжу… Спи спокойно. Молодая ты, а заботливая… Эх-хэ… – старик взял из ее рук фонарь, сам запер двери кошары. – Иди, Дулма, отдыхай.

До села было рукой подать. Но строения тонули в темноте, а огни в окнах домов были тусклыми, потому Дулме вдруг показалось, что село далеко-далеко, что она одна среди стылой степи. Снег под ногами скрипел с едкой пронзительностью, мороз жалил щеки, пробирался в рукавицы, холодил пальцы. Но она не прибавляла шагу. И дома, открыв выстывшую избу, не спешила раздеваться. Зажгла лампу, как и в чабанском зимовье – одетая села к столу. Возле печки лежали дрова. Дарья или Баирка позаботились… Вернулся Жамьян или нет? Почему не спросила у Радны-ахая?

Она подошла к окну, продула в белой изморози кружок. Окна в доме Баиртуевых светились. Почему она не зашла к ним? Ничего же не изменилось. И не изменится…

Она положила в печку дров, но разжигать не стала. Опять села к столу, подперла щеки руками. Давно ли, кажется, Базыр ввел ее в этот дом – хозяйствуй. Из родных у него была одна мать, но она тяжело болела, и вскоре после свадьбы ее похоронили. Ей было тогда девятнадцать лет, многое она не умела, многое делала не так. Базыр, замечая ее неумелость, посмеивался, шутил по-доброму, по-хорошему, но она стыдилась своей неумелости и частенько бегала к Дарье – помоги, научи. И Дарья, и Жамьян тогда казались ей людьми пожилыми, а ведь они старше ее всего на какой-то десяток лет…

С Базыром прожила чуть больше года. Началась война… Базыр был среди первых погибших мангиртуйцев. И тут Дарья стала для нее не просто соседкой – старшей сестрой… А ее дети… С тех пор как Дарья стала снова работать на тракторе, без малого всю заботу о Сэсэг и Баирке она приняла на себя, они пробудили в ней неизведанное чувство материнства, временами ей казалось, что они ее дети; она была нужна им, и сознание этого грело ее душу. Но теперь все будет иначе. Вся семья соберется вместе. А кто она для этой семьи? Нужда в ней отпадет, как с наступлением весны отпадает необходимость в теплой одежде. Все правильно, все так и должно быть, и надо радоваться за Сэсэг, за Баирку, за Дарью…

Под окном захрустел снег. В избу забежал Баирка.

– Ты чего не идешь-то?

– Что, отец приехал?

– Да нет. Мы вчерашнего зайца зажарили. Тебя ждем. Меня мать уже на отару послать хотела, смотрим – свет зажегся. А ты все не идешь.

– Не хочется мне есть, Баирка.

– Ты что? – изумился он. – Мясо же! Зайчатина!

– А я и забыла. Ну, пошли.

Готовясь к встрече мужа, Дарья все вымыла, выскоблила, на окна повесила занавески из подсиненной марли, стекла посудного шкафа залепила кружевными вырезками из газеты, стол застлала извлеченной из сундука почти новой клеенкой с яркими цветами. Дулма долго вытирала о половичок свои растоптанные валенки, стесняясь ступить на чистый пол. Праздничная нарядность дома, казалось Дулме, тоже отделяет ее от этой семьи, и она пожалела, что поддалась на уговоры Баирки.

– Ну, чего там толчешься? – со свойской грубоватостью сказала Дарья. – Садись. Будем ужинать.

Баирка и Сэсэг уже сидели за столом, нетерпеливо поглядывали на печку. Дарья поставила перед ними глубокую тарелку, сняла крышку. Вкусный дух поплыл по дому.

– Делить будем? – спросил Баирка.

– Ешьте так, без дележа.

Баирка подцепил на вилку кусок мяса, положил перед Сэсэг:

– Подуй, горячее… Так мы все съедим, отцу не останется.

– Ишь ты! – засмеялась Дарья, повернулась к Дулме: – Ты чего сегодня какая-то не такая? Устала?..

– Да нет. Я как всегда…

– Не скажи. – Дарья встала, принесла из шкафчика бутылку и два стакана: – Спирт. Выписали… Черт ее бей, выпьем, Дулмушка. Я тут извелась, ожидаючи. – Она плеснула в стаканы спирту, разбавила его водой. – За эти три дня глаза проглядела. Завтра на работу ехать доведется…

– Не езди, мама! – попросила Сэсэг.

– Как не поедешь? Мне же три дня всего и дали. Отца-то, может, еще дня три-четыре не будет. До нас добраться не так просто. А мне сидеть резону нету. Уж лучше потом попрошусь, когда приедет.

– А я почему-то подумала, что ты теперь с трактора совсем уйдешь, – сказала Дулма.

– Там видно будет. Если Жамьян ладный, ему и передам трактор. Возле дома стану работать.