Муля, не нервируй…
От автора
Уважаемые читатели!
Перед вами мой новый роман «Муля, не нервируй…».
Эта история была написана просто так, без всякой на то причины. Однажды мы сидели на кухне, пили чай и смотрели на ржавые гаражи за окном. А потом кто-то сказал: «А вот если бы…». Так и родилась эта история.
Прежде, чем вы начнёте читать, знайте же:
1. Автор врёт и всё выдумал. На самом деле всё было совсем не так.
2. При этом все совпадения абсолютно случайны.
3. Автор вообще ничего такого не имел в виду.
4. Так как вполне очевидно, что автор рос в зоопарке, среди пингвинов и кенгуру, то соответственно советского прошлого не помнит и личного мнения иметь не может.
5. Автор часто употребляет просторечные выражения, диалектизмы и мелкобуржуазные словечки — всё это из вредности, исключительно с целью покоробить чувство прекрасного у читателя, ведь в жизни простые люди разговаривают исключительно на высоколитературном языке.
6. Также напоминаю, что это сугубо авантюрный развлекательный фантастический роман, а вовсе не историческая проза и тем более не мемуары.
7. Главное предупреждение: в этом романе будет всё, кроме утопленников и конторщиц (!).
Так что трижды подумайте, стоит ли это вообще начинать читать.
Для тех же, кто всё-таки решился — приятного чтения!
Глава 1
— Муля, ты злыдня!
Я открыл глаза и уставился на даму то ли добальзаковского, то ли постбальзаковского возраста, в байковом халате и в крупных бигудях* на всю голову. Она стояла над плитой, где булькал и исходил едким паром кипящий таз. В зубах у нее была папироса, а в руках — допотопные деревянные щипцы; примерно такими в прошлом веке домохозяйки вываривали бельё. И вот в этих древних щипцах был зажат скукоженный носок, который дамочка сейчас придирчиво и несколько изумлённо разглядывала.
— Так и есть! Ты злыдня и обормот, Муля! — сморщив нос, констатировала дамочка и затем торжествующе воззрилась на меня.
А я посмотрел на неё. Она отдалённо мне кого-то напоминала. Некое неуловимое сходство: казалось, я её знал. Вот только вспомнить не мог. Впрочем, как и того, что я здесь делаю, и почему она считает, что я злыдня.
— Твой же носок, Муля, признавайся! — она брезгливо швырнула его в раковину под допотопным умывальником, выкрашенным некогда белой, а нынче сильно пожелтевшей краской.
— А я всегда говорила, нечего мужские носки по чужим тазам приличных женщин пихать! — на кухню айсбергом вплыла вторая дама.
Она была крайне корпулентна, тоже в безразмерном халате, тоже неопределённого возраста, вот только вместо бигуди на её голове была сеточка, удерживающая двухэтажное монументальное сооружение из мелких бумажных папильоток.
— Сперва они носки разбрасывают, а потом детей мастерить начинают! — Выпалив эту обличающую тираду, она яростно прикурила от плиты и сердито выпустила в открытую форточку струйку сизоватого дыма.
Та, другая дама, согласно кивнула и продолжила флегматично помешивать щипцами содержимое таза. В воздухе сильнее запахло хозяйственным мылом и хлоркой.
Если честно, я совершенно не знал, почему мой носок очутился в её тазу. Впрочем, как не знал и того, каким образом я сам очутился здесь.
Да и носок этот мне был незнаком. Как и обе дамочки. А вот они, по всей видимости, знали меня прекрасно.
— Вы слышали, говорят, Пантелеймоновых опять уплотнять будут, — конфиденциальным шепотом сообщила дама в папильотках, чутко покосившись на дверь.
— Да вы что! — всплеснула руками дама в бигуди, да так, что чуть не выронила щипцы.
— Говорят, там уже и комиссия была, — свистяще прошелестела та, и опять зыркнула на дверь. — Только между нами это!
Дамы понимающе обменялись красноречивыми взглядами. Меня они в расчёт явно не брали, из-за чего я пришел к выводу, что отношения между нами вполне себе доверительные, невзирая на злополучный носок.
Пока они перешептывались, я прислушался к себе. Состояние у меня было, честно говоря, препаршивое: боль раскалённой нихромовой нитью вгрызалась в самый мозг, мутило так, что, казалось, если я пошевелюсь неправильно — меня тотчас же вытошнит прямо на пол (хотя, глядя на общее состояние пола, создавалось впечатление, что кого-то туда уже давно вытошнило, причём и не один раз).
В этот момент на кухне появился третий персонаж. Точнее персонажка, ну, или как там правильно, в общем, явилась сутулая женщина с лопатообразными руками. На голове у неё вместо бигуди и папильоток был обычный бабский платок.
— В передней колпак отвалился, на электрической лампочке, — буркнула она низким голосом и выплеснула в раковину сильно прокисшие щи, судя по нехорошему запаху. — Опять раковину засорили?
Она осуждающе покачала головой и принялась яростно мыть кастрюлю под краном. Когда содержимое забитой раковины начало выплёскиваться на пол, она выключила воду и также мрачно ушла, сообщив напоследок:
— Чёрт знает, что такое!
Мы опять остались втроём.
— Пиндык твоему носку, Муля! — резюмировала дама в папильотках, как мне показалось, довольно злорадно, — как ты его теперь доставать оттуда будешь? И раковину теперь прочищать тебе придётся…
— Почему мне? — удивился я.
— Дык, твой же носок, — меланхолично затянулась та и ловко выпустила дым колечками на засиженную мухами лампочку без плафона.
— Но ведь не я его туда бросил, — сказал я, как мне показалось, вполне логично. — И суп не я в раковину лил.
— Но носок-то твой, — опять упрямо припечатала женщина, швырнула окурок в переполненную раковину и, свирепо чеканя шаг, вышла из кухни.
Как раз я чуть отошел от первого шока и уже более осознанно осмотрел обстановку. И, честно скажу, она мне сильно не понравилась: исшарканный дощатый пол, с кое-где разбухшими потемневшими половицами, вместо нормальных стен какие-то почти картонные, белённые известью, перегородки, за которыми было прекрасно слышно, как кто-то сбоку переругивался и покашливал, шеренга расшатанных столов на кухне. Огромная газовая плита была словно под линеечку ровнёхонько разделена напополам: первая половина, на которой дама в бигуди варила бельё, чисто вымыта, вторая же — липкая, обильно заляпанная черным подгоревшим жиром, пустовала.
Почти осязаемое отвращение вызвал у меня тошнотворный запах: кислой хлорки, протухшего супа, папиросного дыма, детских ссак и тяжелого, какого-то трупно- сладковатого, одеколона.
— Как здесь можно жить? — невольно вырвалось у меня. — Это
