– Ты, баба, не сумлевайся… Учиться буду хорошо. Потому как летчиком хочу стать.

– Не болтай, – сказала она, – в шоферы пробьешься, и то добро. Большие деньги шоферам платят.

– Летчикам еще больше. Я тебе всего накуплю. Шаль теплую, сапоги хромовые…

– А мне? – спросил Акимка.

– Тебе велосипед.

– А мне? – захотелось получить подарок и Аришке.

– Тебе – куклу с заправдашними волосами.

– Не собирай! – строго сказала бабушка, но губы ее тронула скупая улыбка. – У деда своего перенял привычку языком чесать? Иди. Вот тебе еда, – подала узелок, – толкни за пазуху, не то смерзнется.

…Широкие лыжи-самоделки легко скользят по твердому, укатанному ветрами насту, но идти надо все время на подъем. Все трое упарились, но шли, не сбавляя шага. Охотничье нетерпение подгоняло их. Сделали небольшую передышку лишь перед входом в лес. Дальше снег был глубоким и рыхлым, идти по нему много труднее.

Речка здесь прижималась вплотную к лесу. На ней густо дымилась наледь. Прибрежные деревья, сплошь покрытые инеем, были похожи на утесы. Холодный свет низкого солнца дробился на ледяных иглах, рассыпался на бесчисленное множество крошечных разноцветных огоньков. Какая-то неправдоподобная, неземная, сказочная красота была в живом, переменчивом сиянии этих огоньков, в голубых тенях, залегших меж оледенелыми ветвями. Тишина была глубокая, изначальная. Молча постояли, молча же пошли дальше.

Лес становился все плотнее. Ветви сосен, отягощенные снежными шапками, смыкались над головой. Стоило неосторожно прикоснуться к ним – и на головы обрушивались целые сугробы. Лыжи цеплялись за ветви багульника и низкорослого ерника.

Все чаще стали попадаться заячьи тропы.

В начале двух распадков, поросших молодым березняком и осинником, ребята разошлись в разные стороны. Петли они делали вместе, но тут, в лесу, все разделили на три части и каждый ставил их на облюбованном месте. Добычу условились не делить, а кому что попадется, то и его.

Панкратка вышел на свою старую лыжню, неторопливо двинулся вверх по склону. Петли были пустые. Но две сбиты с места. Неладно поставил, растяпа… Повернул к другой тропе. И тут еще издали заметил пятно истолченного снега. Зайца увидел не сразу: белый мех сливался со снегом. Не знаешь – в двух шагах пройдешь и ничего не заметишь. От радости Панкратке стало жарко. Приподнял зайца за мерзлые уши, освободил от петли, очистил мех от пристывшего лесного мусора. Красавец! А увесистый какой!

В самой последней петле нашел еще одного зайца.

Хотелось сломя голову бежать к ребятам, похвастать удачей. Но надо было поправить петли, а некоторые переставить на более свежие тропы…

Когда спустился к тому месту, откуда разошлись, там уже пылал большой огонь, Баирка и Андрюха грелись возле него, распахнув полушубки. Остроглазый Баирка издали заметил, что у Панкратки два зайца, завопил на весь лес:

– Ого-о! Вот это да! А у меня – один.

У огня Панкратка небрежно, так, словно бы не очень довольный добычей, бросил зайцев на снег. Мерзлые, они деревянно стукнули. Баирка и Андрюха принялись их разглядывать, переворачивая и так и этак. Андрюха, как незадолго до этого сам Панкратка, взвесил каждого на руках.

– Здоровенные…

– А у меня не здоровенный? – Баирка принес своего зайца, положил рядом. – Мой даже здоровше.

– Не здоровше, – возразил Андрюха, – одинаковые.

– А у тебя что – пусто? – спросил его Панкратка, отстегивая лыжи.

– Вот… – Андрюха достал из кармана клочья шерсти, бросил на ветер, они упали на снег, растворились в его белизне. – Только это осталось от моего зайца. Лисица сожрала.

Изо всех сил Андрюха старался не подавать виду, что ему горько от неудачи, посмеивался, но усмешка получалась невеселая, даже жалковатая. Панкратка посмотрел на него, на свою добычу, пересиливая себя, сказал:

– Ты, Андрюха, это… забирай одного.

– С какой стати? – насупился Андрюха, разом теряя напускную веселость. – Так не уговаривались.

– Неправильно уговаривались, – сказал Панкратка. – Раз все делаем вместе, совместной должна быть и добыча. Правильно я говорю, Баирка?

Баирка ответил не сразу. Что-то прикинул в своем уме.

– Правильно, Панка. В другой раз Андрюхе два или даже три попадется, а мне или тебе – ничего. Давайте разделим, как пайки на полевом стане делят. Отвернись, Панка.

Панкратка встал лицом к молчаливому, густо запорошенному снегом лесу.

– Кому?

– Андрюхе.

– А этот?

– Тебе, Баирка.

– Зря вы так… – сказал Андрюха, пытаясь устраниться от этого дележа, но губы у него сами по себе распялились в счастливой улыбке, что-то вспомнив, он подобрал со снега свою сумку. – Давайте обедать. Жрать хочу – мочи нет.

Панкратка тоже почувствовал сосущую пустоту в желудке. Развязал узелок. В нем оказались пирожки: корочка – из картошки, начинка – из капусты и грибов. Сюда же, на тряпицу, Баирка положил два ломтя хлеба, тонко намазанных сливочным маслом. Андрюха помедлил, непонятно усмехаясь, достал из сумки увесистую краюху хлеба, добавил к этому три яйца.

– Смотри ты, уже курицы несутся! – удивился Панкратка. – А наши, кажись, и не собираются.

– А мы их и вовсе не держим, – сказал Баирка. – Кормить нечем.

Андрюха подмигнул ему и вытащил из сумки кусок сала. И засмеялся, лихо отбросил пустую сумку, ту самую, с которой он когда-то ходил на пастбище.

– Сало мы поджарим, – сказал Андрюха и распорядился: – Баирка, срежь три прутика. И дровишек собери.

Что-то не в словах Андрюхи – в голосе его не понравилось Панкратке. Приказывает… Оттого, что еды много принес?

Встал и пошел за дровишками сам. Выворачивая из-под снега сухие, ломкие сучья валежника, думал, что, если Андрюха зачнет так указывать Баирке или ему, ничего хорошего у них не получится.

Набрав охапку дров, вернулся к огню. Андрюха резал сало на квадратные кусочки, Баирка насаживал их на заостренные прутья. Оба мирно разговаривали.

Перед тем как развести огонь, Андрюха и Баирка, по примеру бывалых таежников, разгребли снег, и теперь костер оказался в довольно глубокой яме, берега ее, сплавляясь, покрывались тонкой, похожей на слюду коркой; валежник пылал, потрескивая, стреляя угольками, эти угольки пропарывали корку, с шипением гасли; пламя, взлетая вверх, раскачивало лапы старой сосны, к запаху дыма примешивался кисловато-смолистый дух хвои; но сильнее всего пахло обжаренным салом, от его аромата рот наполнялся слюной и расширялись ноздри. Сало шкворчало, дымилось, источало прозрачные капли жира, они падали на алый жар углей, и там, где упала капля, возникала черная крапина, занималась синим огоньком, исчезала…

Славно пообедали. От сытости, от тепла Панкратка отяжелел, было лень говорить и двигаться. Сидел бы тут долго-долго, поправляя дрова и вороша палкой угли. Но солнце скатилось за деревья, тени подсинили снега. Домой пора. Надо еще стайку почистить, скотину напоить-накормить, дров напилить-наколоть…