– Надо вроде бы, – сказал Баирка и начал медленно, нехотя переобуваться.

– Куда торопиться? – Андрюха глянул в ту сторону, где скрылось солнце. – Успеем.

Ему, конечно, можно и не торопиться. Мать его теперь работает в конторе. Вечером истопит печи, помоет полы, сотрет со столов пыль – вольная до другого вечера. По дому все и без Андрюхи сделает. Если бы бабушке такую работу…

И все ж от огня просто так уйти было невозможно. Панкратка, как и Баирка, стал переобуваться, хотя надобности в этом и не было.

– Да вы что? – поднялся и Андрюха. – Сала еще вон сколько… Ешьте, сам-то я не хочу, а вы ешьте.

Сала оставался еще порядочный кусок.

– Не знаю, как Баирка, а я тоже не хочу, – сказал Панкратка. – Ты много принес. Мне бы бабушка ни за что столько не дала.

– И мне бы тетка Дулма не дала, – проговорил Баирка; он сушил портянку и выглядывал из-за нее, как из-за занавески.

– Она тебе родная тетка? – спросил Андрюха.

– Она даже и не родня нам. Из другого улуса замуж вышла за нашего соседа. Перед войной. А мужика ее еще прежде Панкина отца убили. Одна теперь. Она хорошая, тетка Дулма.

Андрюха вдруг почему-то нахмурился:

– Моя мать тоже хорошая. У кого хочешь спроси…

– Куда уж лучше, – Баирка снова выглянул из-за портянки, – по скольку сала отваливает. Когда придет отец и мы забьем барана, я у матери попрошу большой кусок мяса и принесу сюда…

– А я сало не просил, – Андрюха поднял воротник полушубка, нахохлился, – сам взял.

Панкратка переобул одну ногу, снял ичиг с другой. Вспомнил вдруг, как лакомился медом и что из этого получилось…

– Зря так сделал, Андрюха. Попадет тебе за это.

– Не попадет. Что я, разорил их? Они двое работают, а едок я один.

– У нас все наоборот, – чему-то удивился Баирка. – Едоков – я и Сэсэг – двое, работает мать – одна. Еще хорошо, что от тетки Дулмы кое-что перепадает.

– Все равно, не надо тебе так делать, Андрюха, – сказал Панкратка, чувствуя какую-то неловкость за своего друга.

Андрюха вдруг рассердился:

– Заладил! Для вас же старался. Мне-то много ли надо? Вы же друзья мне. Или нет?

– Оно так, друзья… – согласился Панкратка.

Все, кажется, просто, а вникни – сплошная путаница. Совсем недавно он подумал об Андрюхе вон как погано: возвысится хочет, указывает… Наверняка ничего такого не было в голосе Андрюхи… Опять же и с собой его сравнил. Но мед-то сам, один съел, даже с братом и сестрой не поделился. Правильно отлупцевала бабушка. За такое дело и похлеще надо было отделать… Андрюха о нем и о Баирке думал… А это совсем другое… Но… Если не для себя, значит можно и воровать?

О чем-то задумался и Баирка. И забыл о своей портянке. Пламя подобралось к ней, лизнуло за край и стремительно взвилось вверх. Баирка закричал, смешно прыгая по снегу – одна нога обута, другая босая. Пламя ему удалось сбить, но от портянки осталось два дымящихся клочка. Он сердито кинул их в огонь, вытер руки о штаны и плюнул себе под ноги.

– Ну вот, высушил…

Панкратка, за ним и Андрюха засмеялись. Баирка глянул на одного, на другого и тоже рассмеялся.

Обратный путь был легким. Лыжи ходко скользили под уклон. Но как ни торопился Панкратка, как ни налегал на палки, в Мангиртуй пришли в потемках. Сбросив лыжи и не заходя в дом, Панкратка побежал на задний двор. Но кто-то без него сменил подстилку из соломы, задал Зорьке сена… Тут вспомнил, что должна приехать мать. Это она сделала его работу. Добро. Вот добро-то!

Дома топилась железная печка. Возле нее на скамейке сидела бабушка, отогревала руки. Она, видимо, только что пришла с фермы – снег, набившийся в подвязки ее унтов, еще не растаял. Тут же, перед печкой, пристроился на полу дед, покуривал, пуская дым в открытую дверцу. Мать расчесывала мокрые волосы, возле нее, как всегда, крутились, донимали своими разговорами Акимка и Аришка.

– Явился не запылился, – заворчала бабушка. – Где тебя носит нелегкая, ошаульник?

Отбросив на спину тяжелые волосы, мать, босая, в ссевшемся ситцевом платье, от этого неузнаваемо маленькая, узкоплечая, подошла к нему.

– Ой, Панка, холодом-то несет от тебя… Промерз, а?

– Чего же не промерзнет! – подхватила бабушка. – Морозина вон какой, а он в лес поперся.

– Подожди ворчать, бабушка, – попросил он и положил на скамейку зайца.

Все, конечно же, удивились и не скрывали своего удивления. Бабушка дотронулась до зайца рукой, словно удостоверяясь – настоящий ли? Акимка вцепился в него обеими руками, но тут же их отдернул, отшатнулся, брезгливо сказал:

– Он мерзлый!

– Тю, дурачок! – засмеялась мать. – Ты думал, жареный?

Аришка прижалась к Панкратке, боязливо спросила:

– А он не укусит?

– Зайцы людей не кусают, – выложил свое познание Акимка.

А дед, прилепив недокуренную папироску к колену, с задумчивой серьезностью ощупал зайца и, хотя ничегошеньки ущупать он не мог, потому что тело зайца взялось костью, изрек:

– Справный. Иначе сказать, упитанность выше средней.

Тем самым дед дал понять, что уж он-то в этом деле кое-что смыслит, а заодно и прибавил весу добыче внука.

Если у человека бывают минуты счастья, ничем не омраченного, чистого, как капля росы, то именно такую минуту переживал Панкратка; все само по себе сошлось, чтобы подарить ему эту минуту; он принес первую добычу, во дворе все прибрано, не надо шариться по углам в морозной темноте; в доме тепло, гудит, пылает печка, румянятся ее железные бока, рядом мать, о которой он, себе не сознаваясь, постоянно скучал и которую постоянно ждал; у него было такое состояние, когда сердце обретает особую зоркость и начинает улавливать неуловимые в другое время душевные движения других людей, когда невыразимо хочется, чтобы все вокруг были счастливы…

Глаза матери, все еще стоящей перед ним, были полны невысказанной ласковости.

– Большой ты стал, Панка…

Она шагнула к нему, может быть, хотела примериться ростом, но что-то ее остановило. А он и сам почувствовал: большой, ниже ее самую малость…

– Уже и добытчик, кормилец… – Голос у матери пресекся, взгляд потускнел, затуманился.

И он торопливо сказал:

– Это так, начало. Я много наловлю. Из шкурок тебе носки сделаем. Знаешь, какие теплые носки получаются из заячьих шкурок?

Бабушка насмешливо спросила:

– А шубенку? Заячью шубенку я бы носила…

– Шубенку? Ладно, баба.

– Тогда и деду своему выкрой что-нибудь. Душегрейку хотя бы, – насмешничала бабушка.

Пускай… Главное, разговор этот оттеснил от матери ее печали. Слушает его, улыбается. Подбадриваемый этой улыбкой, он начинает врать уже без зазрения совести:

– Там зайцев – что комаров на болоте летом. Если