Она хотела, чтобы он увидел ее, потому что к этой партии как нельзя лучше подходила ее своеобразная прелесть, сияющая, подобно отсвету заката на далеких парусах. Казалось, она сама приобрела бессмертную красоту, юность, которую дарят золотые яблоки, лучезарное тело и лучезарный ум. Он так долго воспринимал Фрику как банальную ревнивую жену, что позабыл: прежде чем стать воплощением домашнего быта, она олицетворяла мудрость и вообще всегда была богиней. Фрика того дня была такой ясной и солнечной, такой благородно задуманной, что творила вокруг себя собственную атмосферу, свободную от убогости, беспомощности и беспринципности богов. Ее упреки Вотану шли от уравновешенного ума, последовательного чувства красоты. В долгих паузах, предусмотренных этой партией, ее сияющее присутствие зримо дополняло оркестровую музыку. Когда впервые смутно звучали темы, которым предстояло довести сплетение драмы до конца, их значение и направленность можно было увидеть на лице Фрики, самой проницательной среди всех богов.

В сцене между Фрикой и Вотаном Оттенбург остановился:

— Похоже, голоса мне не даются.

Лэндри усмехнулся.

— Можете не стараться. Я и сам достаточно хорошо знаю партитуру. Пожалуй, я прошел ее с ней не меньше тысячи раз. Я почти каждый день играл для нее, когда она только начинала это учить. Когда она берется за роль, с ней тяжело работать: такая медлительная, что со стороны может показаться тупой, если ее не знаешь. Конечно, она во всем винит аккомпаниатора. И это может тянуться неделями. С этой ролью так и вышло. Она все качала головой, смотрела в одну точку и мрачнела. И вдруг — уловила свою линию (обычно это происходит внезапно, после долгого топтания на месте), и с тех пор идея все изменялась и прояснялась. Когда она вживалась в роль голосом, он приобретал все больше этого «золота», из-за которого ее Фрика так не похожа на любую другую.

Фред снова заиграл первую арию Фрики.

— Определенно не похожа. Любопытно, как ей это удается. Такая прекрасная идея — из партии, которая всегда считалась неблагодарной. Фрика очень мила, но никогда не была так красива, если начистоту. Ни у кого.

Он повторил самую прелестную музыкальную фразу.

— Как она этого добивается, Лэндри? Вы ведь работали с ней.

Лэндри любовно затянулся последней сигаретой, которую собирался позволить себе перед пением.

— О, тут дело в крупной личности — и всем, что с ней связано. Мозги, конечно. Воображение, конечно. Но главное в том, что у нее от природы красочная, богатая натура. Это дар богов, как изящная форма носа. Она либо есть, либо нет. В сравнении с этим ум, музыкальность и трудолюбие вообще не имеют значения. Певцы — рабы условностей. Когда Тея училась в Берлине, другие девушки ее смертельно боялись. Женщин — тупых женщин — она не щадила, да и грубить умела еще как! Девушки прозвали ее die Wölfin[140].

Фред засунул руки в карманы и прислонился к роялю:

— Конечно, с таким аппаратом — таким голосом, телом и лицом — даже глупая женщина добьется эффекта. Но разве они могли бы принадлежать глупой женщине?

Лэндри покачал головой.

— Это личность — точнее никак не определить. Она и есть настоящее орудие. То, что делает Тея, интересно, потому что это делает она. Даже то, что она попробовала и отбросила, стоит внимания. Некоторых отвергнутых ею идей мне жаль. Ее замыслы окрашены столькими разными оттенками. Вы слышали ее Елизавету? Чудесно, правда? Она работала над этой ролью много лет назад, когда у нее болела мать. Я видел, как ее тревога и горе все больше пропитывали эту роль. Последний акт разрывает сердце. Он незатейлив, как деревенское молитвенное собрание: на месте Елизаветы могла быть любая одинокая женщина, готовящаяся к смерти. Он полон того, что каждая простая душа открывает для себя, но что никогда не записывают. Может быть, это бессознательная память, унаследованная память, как народная музыка. А я называю это личностью.

Фред рассмеялся и, повернувшись к роялю, снова начал выманивать из клавиш музыку Фрики.

— Называйте как хотите, дорогой. У меня для этого есть свой термин, но я вам его не скажу. — Он посмотрел через плечо на Лэндри, растянувшегося у камина. — Вам ведь ужасно интересно за ней наблюдать, а?

— О да! — без прикрас ответил Лэндри. — Меня мало что интересует из того, что происходит в Нью-Йорке. Ну, если вы не возражаете, мне пора одеваться.

Он поднялся со вздохом сожаления.

— Вам что-нибудь принести? Виски?

— Нет, спасибо. Я тут сам развлекусь. Нечасто удается поиграть на хорошем рояле, когда я в разъездах. У вас этот недавно, да? Клавиши туговаты.

Он остановил Лэндри в дверях:

— Слушайте, а Тея когда-нибудь бывала здесь?

Лэндри обернулся:

— Да. Она приходила несколько раз, когда я болел рожей. Я был то еще зрелище, при мне дежурили две сиделки. Она принесла подвесные ящики для окон, с крокусами и всякими такими штуками. Очень поднимает настроение, только я их не видел, да и ее тоже.

— Ей не понравилось у вас?

— Она думала, что понравилось, но, боюсь, для ее вкуса тут многовато всего напихано. Я слышал, как она расхаживала, словно зверь в клетке. Она отодвинула рояль к стене, кресла распихала по углам и разбила моего янтарного слона. — Лэндри взял с низкой книжной полки желтую статуэтку высотой дюйма четыре. — Видите, у него нога приклеена памятка. Да, это янтарь лимонного цвета, очень хороший.

Лэндри исчез за шторами, и через мгновение послышался хрип распылителя. Фред поставил янтарного слона на рояль рядом с собой: похоже, статуэтка его ужасно развеселила.

IX

В субботу вечером Арчи и Оттенбург ужинали с Теей внизу, в ресторане отеля, но кофе должны были пить в ее собственных апартаментах. Поднимаясь в лифте после ужина, Фред вдруг повернулся к Тее:

— И почему, позволь спросить, ты разбила янтарного слона Лэндри?

Она смущенно рассмеялась:

— Он все еще обижен? Я правда нечаянно. Самое большее — была неосторожна. Его вещи настолько избалованы, что меня подмывало небрежничать со многими из них.

— Как ты можешь быть такой бессердечной, ведь это все, что у него есть на свете?

— У него есть я. Я доставляю немало развлечения — ему вполне хватает. — Она открыла дверь в свою прихожую. — Вот не стоило мне такое говорить при лифтере.

— Даже лифтер не сможет породить из этого сплетню. Оливер такой котик.

Доктор Арчи рассмеялся, но Тея, которой, казалось, вдруг пришло в голову что-то неприятное, монотонно повторила: