Благодаря помощи сразу нескольких сильных мужчин скорость продвижения по сельве ощутимо выросла. Но, радуясь слаженной работе мускулистых ичико, общение с которыми сводилось к улыбкам и подмигиванию, Александр Георгиевич не мог не признаться себе: он скучал по маленькому заботливому парагвайцу, к беседам с которым так привык за эти дни.

Путешествие к озеру продолжилось теперь вдоль ручья. Таинственный мистер Фриман по-прежнему следовал в арьергарде и постоянно куда-то исчезал. Однако даже не особо жалующий британцев Алебук вынужден был признать: демонстративная независимость этого джентльмена по большому счету никому не мешала. Вечером Фриман всегда находил путь к расположившемуся на ночлег лагерю, доставляя к общему котлу добытых им мускусных уток или пекари, которых индейские женщины обмазывали глиной и целиком запекали на углях.

Серебряков продолжал заведовать мулами. Время от времени есаул очищал ветошью их покрытые слипшейся мошкой бока и натирал особой мазью даже самую незначительную потертость. Он сам снимал во время стоянок с дымящихся спин ящики и мешки, сам навьючивал животных и, кроме того, взял на себя хлопотную обязанность обеспечивать мулов водой, для чего по многу раз спускался с ведром к ручью, рискуя при этом наступить на змею. Каждый вечер и каждое утро, отойдя чуть в сторону от лагеря, казак неторопливо, с толком и с расстановкой, молился, призывая на помощь экспедиции целый сонм святых и приковывая к себе любопытные взгляды индейцев.

Экштейн по-прежнему замолкал, стоило только бородачу примоститься рядом. Попытавшись пару раз свести обоих в разговоре на нейтральные темы, Иван Тимофеевич оставил это занятие, так как ни молодой человек, ни Серебряков не горели желанием общаться. Приходилось беседовать и с тем, и с другим по отдельности. Если Экштейн легко поддавался на милые провокации Беляева, каждый раз начинавшиеся с воспоминаний, то Василий Федорович не особо очаровывался его талантом вести задушевные разговоры. Первым же вечером после прихода чимакоко есаул сурово выговорил начальнику экспедиции:

– Что же вы, сокол ясный, не соизволили предупредить, что заявятся нехристи? Сюрпризец решили устроить? А если бы англичанин пальнул, не разобравшись?

Беляев смущенно пощипывал бородку.

– Ты уж прости меня, Василий Федорович. И на старуху бывает проруха. Обещаю впредь ставить в известность. И все-таки какие у вас были лица!

– Хорошо сейчас смеяться, Иван Тимофеевич, – с укоризной отвечал нахлебавшийся жизненного лиха есаул. – А что, если бы нашего юного республиканца кондрашка хватила? И так прибежал белее снега: «Морос! Морос!» Револьвер потерял. Тоже мне, Аника-воин…

Слышавшему диалог Экштейну кровь бросилась в голову. Впрочем, отвлечься от ощущения позора ему удалось довольно быстро. Женщины хлопотали возле костра, и вместе с ними вертелась улыбчивая дочь вождя. Лейтенант записал в дневнике: «Это – любовь. Черные глаза Киане. Чем не цыганка? Счастье, что в отличие от своих собратьев она, как и ее отец, знает испанский – нам есть о чем говорить. Сегодня смотрели в лунное небо, слышали уханье филинов и хохот птицы чаха. Киане сказала мне, что птица чаха – хранительница вод. Чаха словно наша Сирин – с лицом прекрасной женщины и длинными волосами. Значит, мы на верном пути. Когда в глубине сельвы рычит ягуар, Киане невольно прижимается ко мне своим смуглым телом, и я чувствую – ее сердце трепещет. Мое сердце тоже трепещет. Во время перехода женщины идут сзади, и если долго я не вижу ее, становится тоскливо… но зато какая радость вечером встретиться глазами, а затем сидеть рядом и ощущать друг друга…»

Великая Анаконда  

Ручей, вдоль которого с таким трудом пробиралась горстка людей, после нескольких дней пути достиг уже метра в ширину. К разноголосому гомону сельвы стал присоединяться шум воды, перекатывающейся по камням. Шиди, взявший эстафету от сержанта Эскадо, обратил внимание Алебука на резко изменившиеся примеси: коричневый оттенок воды уступил место красноватому. На близость реки указывало и то обстоятельство, что относительно сухие участки сельвы сменились примыкавшими к ручью болотами. Путешественникам, не выпускающим мачете из рук, приходилось теперь идти по щиколотку в жиже и все внимательнее смотреть себе под ноги – змеи, извивающиеся в ржавой воде, вызывали тревогу даже у видавших виды краснокожих.

В одном из наиболее гиблых мест, где пришлось рубить лианы по пояс в болоте, сопровождающий лейтенанта ичико внезапно прекратил работу и бурно зажестикулировал, призывая остальных остановиться. Сняв с себя ожерелье из зубов каймана, он бросил его в воду и показал пальцем на серебряную цепочку Экштейна. Отчаянные попытки лейтенанта объяснить, что он ни за что не расстанется со своим нательным крестом, привели индейца в возбуждение. Вовремя оказавшийся рядом вождь объяснил его причину: в здешних местах можно встретить гигантскую анаконду, именем которой индейцы называют реку, эта змея способна задушить даже четырехметрового жакаре[29], вот почему дань мистическому удаву при проходе отряда через этот низинный участок столь необходима. Как правило, жертву Гроа приносят те, кто идет впереди. Вождь посоветовал Экштейну поискать что-нибудь у себя в карманах и бросить в воду хотя бы спичечный коробок.

Пораздумав, молодой человек стащил с безымянного пальца левой руки оловянный перстень – символ студенческого футбольного братства. Бульканье печатки, нашедшей вечное пристанище в парагвайском болоте в десяти тысячах километров от пражских мостов, заставило возмущенного ичико с облегчением вздохнуть и вновь схватиться за мачете.

Шиди еще какое-то время сопровождал лейтенанта, рассказывая ему о связанных с анакондой легендах.

– Мы доведем Алебука до того места, где в реку впадают сразу несколько ручьев: оно называется Такья-ба, или Большая Излучина, – сказал Шиди. – Здесь, в болотах, в которых обитает Великая Анаконда, вам нужна наша поддержка – без нее вы пропадете. Вечером мы умилостивим Змею еще одним жертвоприношением. Если повезет и в силки сегодня попадется большая выдра, Анаконда беспрепятственно пропустит нас к реке.

– Почему вы не пойдете с нами дальше излучины, уважаемый Шиди? – спросил лейтенант.

Ответ вождя не добавил Экштейну оптимизма.

Вечером, когда милая Киане вместе со своими соплеменницами была занята приготовлением ужина, при свете костра лейтенант записал: «Морос чудовищны. Вождь Шиди немного рассказал об их нравах, но и этого более чем достаточно. Дикари пожирают детей, запекая их на угольях. Эти