Он отвернулся и прошелся к окну, глядя на раскинувшийся внизу город. Его спина, обычно такая прямая и непреклонная, выдавала напряжение.

— Ты права, — тихо произнес он, и это признание прозвучало громче любого выговора. Он повернулся к ней. Гнев в его глазах полностью угас, сменившись сложной смесью досады и понимания. — Твоя шутка была безобидной. Я… отреагировал слишком резко.

Признание повисло в воздухе, хрупкое и значимое. Он не извинился прямо, но для Марка Вольского это было равноценно полноценным извинениям.

— Этот мир… мой мир… он не прощает ошибок, — сказал он, подходя ближе. Он уже не смотрел на нее как босс на подчиненную. Он смотрел на женщину, которую пытался впустить в свою жизнь, но не знал, как снять все броню сразу. — И когда я вижу малейшую угрозу тебе, даже надуманную… я включаю старые механизмы.

Ариана кивнула, чувствуя, как обида отступает, уступая место острому, горькому пониманию. Он не тиран — он страж. И иногда его охрана была слишком бдительной.

— Я понимаю, — сказала она. — Но твоя крепость теперь и моя. И я хочу защищать ее вместе с тобой, а не сидеть в самой укрепленной башне в одиночестве.

Марк медленно выдохнул, и тень улыбки тронула уголки его губ.

— Хорошо. Но, пожалуйста… постарайся не выказывать явного желания“смазать доспехи”на глазах у всего аналитического отдела.

Это была шутка. Неуклюжая, сухая, но шутка. Ее сердце екнуло от нежности.

Вечером он приехал домой раньше нее. Когда Ариана вошла в пентхаус, она услышала запах готовящегося ужина. Он стоял на кухне, без пиджака, с закатанными рукавами, и помешивал что-то в сотейнике. На столе стояла ваза с ирисами.

Он не стал устанавливать новых правил. Не потребовал клятв. Он просто повернулся к ней и сказал: — Иди сюда.

И она поняла, что их битва — это не война за власть, а постоянный, сложный танец двух сильных личностей, которые учились быть не только любовниками, но и партнерами. И сегодня они сделали еще один шаг. Он научился слышать ее правду, а она — отстаивать ее, не разрушая хрупкое стекло их общего доверия.

38. Быт

Идиллия, о которой Ариана когда-то могла только мечтать, стала ее новой реальностью. Пентхаус Марка, некогда напоминавший стерильный музей современного искусства, постепенно наполнялся признаками жизни, их общей жизни. По вечерам холодный блеск стекла и металла смягчался теплым светом торшера, а оглушительная тишина отступала под звуки джаза, который он, как выяснилось, предпочитал классической музыке.

Самым невероятным ритуалом стали их совместные ужины. Марк, к ее изумлению, не просто умел готовить — он делал это с сосредоточенной, почти хирургической точностью, превращая процесс в некий сложный, но красивый танец. И он не позволял ей быть просто зрителем.

— Дай я покажу, как правильно держать нож, чтобы лук не тек, — говорил он, его большая, уверенная рука на мгновение ложилась поверх ее, корректируя хват. Его прикосновение было таким же точным и безошибочным, как и все, что он делал.

— Попробуй соус. Слишком кисло? Здесь важен баланс баланс, как в хорошей сделке.

Сначала Ариана чувствовала себя скованной, ожидая подвоха или критики. Но его замечания были не уколами, а инструкциями равного партнера. Они стояли плечом к плечу на его огромной, сверкающей кухне, и пространство, казавшееся таким чуждым, стало их общей территорией. Он учил ее тонкостям, которых не знала даже она, выросшая в семье, где готовка была ежедневным ритуалом.

Он учил ее тонкостям, которых не знала даже она, выросшая в семье, где готовка была ежедневным ритуалом. Она, в свою очередь, делилась маленькими хитростями своей матери — прогреть томатную пасту на сковороде, а не добавлять сахар, чтобы сбалансировать кислоту. Или добавить каплю лимонного сока в гуляш. Он внимательно слушал, кивая, и в следующий раз делал именно так, и это молчаливое принятие ее маленького вклада значило для нее больше, чем любая похвала.

Однажды вечером, когда они вместе мыли посуду — он мыл, она вытирала, — Ариана не удержалась и рассмеялась.

—Что? — он поднял на нее бровь, но в его глазах плескалась улыбка.

— Ничего. Просто… я не могу представить лицо кого-нибудь из офиса, если бы они увидели вас сейчас. Марк Вольский, главный кошмар "Вольск Групп", в фартуке, с тарелкой в руках".

Он поставил тарелку на сушилку и вытер руки полотенцем. — А кто сказал, что этот Марк Вольский — не я?

—Ну, он определенно не моет тарелки.

— Он делает то, что необходимо для достижения цели. А моя цель сейчас — чистая кухня и спокойный вечер", — он сказал это с преувеличенной серьезностью, но затем его взгляд смягчился. Он откинул прядь волос с ее лица, его пальцы ненадолго задержались на ее щеке. — И время с тобой. Без масок.

Эти слова стали ключом, отпирающим дверь в его истинное "я". По вечерам он сбрасывал костюм, как панцирь, и превращался в человека, которого, она подозревала, не видел никто. Они смотрели фильмы — не артхаусные драмы, которые, как она предполагала, должны были ему нравиться, а старые, остроумные комедии. Он смеялся тихим, грудным смехом, который был таким же бархатным, как его командирский голос, но лишенным всякой жесткости. Он мог подолгу молчать, просто глядя в окно, и она научилась различать его задумчивость от отстраненности. В первом случае она могла подойти, обнять его сзади и положить голову ему на спину, и он покрывал ее руки своими.

Они разговаривали. О книгах, о музыке, о абсурдных новостях, которые он иногда читал ей вслух с убийственной иронией. Он рассказывал ей о своем детстве, о сложных отношениях с отцом, о первом заработанном миллионе. Это были не исповеди, а обрывки воспоминаний, которыми он делился легко, как само собой разумеющееся. Он спрашивал ее мнение о бизнес-стратегиях, не как начальник, а как коллега, и внимательно слушал ее ответы, иногда споря, но всегда уважая ее точку зрения.

В одну из таких ночей они сидели на огромном диване, и Ариана, устроившись у него под боком, вдруг осознала всю глубину происходящего.

— Ты знаешь, чего я боюсь? — тихо сказала она, глядя