— Не плачь, — прошептал он, смахивая слезы большим пальцем. — Пожалуйста, не плачь. Это все, что у меня есть.

— Я…, — ее голос сорвался, и она попыталась сглотнуть ком в горле. — Я не знаю, что сказать.

— Ничего не говори, — он наклонился и прижался губами к ее мокрым ресницам, к ее щекам, ловя каждую слезинку. Его поцелуи были легкими, как прикосновение крыла бабочки, и от этого еще более пронзительными. — Просто позволь мне это говорить. Позволь мне любить тебя. Это единственное, что имеет для меня смысл теперь, когда все остальное его лишилось.

Он обнял ее, притянул к себе, и она прижалась к его груди, слушая бешеный стук его сердца. Оно билось в унисон с ее собственным. Они стояли так, посреди тихой комнаты, в свете огня и наступающей ночи, и не было ни офиса, ни прошлого, ни масок — только они двое и эта новая, пугающая и прекрасная реальность.

Затем он отвел ее в спальню. Их близость в эту ночь была медленной, благоговейной, полной невыразимой нежности. Каждое прикосновение было клятвой. Каждый поцелуй — подтверждением. Она смотрела ему в глаза, тонула в их глубине и видела в них свое отражение — любимое, желанное, необходимое.

Позже, когда они лежали в постели, прислушиваясь к ночным звукам леса за окном, он снова прошептал эти слова, уже прямо ей в губы, в темноте:

— Я люблю тебя.

И на этот раз она нашла в себе силы ответить. Ее голос был тихим, но твердым.

— И я тебя люблю.

Он тяжело вздохнул, словно сбросив с плеч невыносимую ношу, и притянул ее еще ближе, сплетая их ноги и руки, словно боясь, что она исчезнет.

Ариана закрыла глаза, прижимаясь к его теплу. Правда об отце, сомнения, страх — все это никуда не делось. Оно ждало своего часа в тени ее мыслей. Но сейчас, в эту минуту, под звук его ровного дыхания и биения его сердца, она позволила себе просто быть любимой. Она понимала, что ее жизнь изменилась навсегда. И какой бы сложной и опасной ни была дорога впереди, они теперь шли по ней вместе. И для начала этого было достаточно. Больше, чем достаточно.

37. Цена близости

Возвращение в город после загородного побега было похоже на резкое погружение в ледяную воду. Воздух пентхауса, пропитанный их признаниями и запахом костра, казалось, сопротивлялся стерильной офисной атмосфере, но с каждым часом сдавался. Они вернулись другими — не просто любовниками, а парой, связанной словом "любовь", произнесенным вслух. Это слово звенело в тишине лифта по пути на работу, заставляя сердце Арианы сжиматься от сладкого, запретного трепета.

Офис "Вольск Групп" встретил их привычным гулким безмолвием. Но для Арианы в нем теперь звучала новая музыка — тихая, едва уловимая. Это были крошечные, преднамеренные отступления от его же суровых правил. Легкое, почти мимолетное прикосновение к ее плечу, когда он передавал папку. Долгий, тяжелый взгляд через стеклянную стену кабинета, от которого по телу разливалось тепло. Чашка идеального кофе с кардамоном, молча поставленная на ее стол его собственной рукой. Эти жесты были значительнее любого подарка. Они были его молчаливой капитуляцией, вторжением Марка Вольского-человека на территорию Марка Вольского-босса. Ариана ловила каждый из них, словно драгоценность, пряча улыбку в бумаги.

Именно в этом состоянии легкой эйфории она и позволила себе небольшую вольность. Игорь Савельев, зайдя обсудить данные, с привычной иронией заметил, что "погода в королевстве сегодня ясная", намекая на необычно спокойное утро. Ариана, чувствуя себя под защитой невидимого кокона ее новых отношений с Марком, улыбнулась и парировала беззлобно, почти машинально:

— Знаю, знаю, у железных королей тоже бывают дни, когда доспех ржавеет, и его нужно смазывать.

Она не видела, как Марк вышел из кабинета. Но она почувствовала. Воздух сгустился и застыл. Она обернулась и встретила его взгляд — плоский, холодный, обезличенный лед.

— Господин Савельев, ваш отчет по азиатскому рынку должен был быть у меня полчаса назад, — его голос был отточенным стальным лезвием, безжизненным и острым. Игорь, бросив на Ариану быстрый взгляд, похожий на предупреждение, ретировался. — Ариана, зайдите ко мне. Сейчас.

Сердце у Арины упало, но не от страха, а от внезапной обиды. Она вошла в кабинет, и дверь с тихим щелчком отсекла ее от внешнего мира.

Марк не сел за стол. Он стоял перед ней, скрестив руки, и его поза была неприступной крепостью.

— Повтори, что ты только что сказала, — приказал он.

— Это была просто безобидная шутка, Марк, — попыталась она объяснить, чувствуя, как на щеках выступает краска. — Ничего оскорбительного.

— В этом офисе нет места "безобидным шуткам" в мой адрес. Ты забыла, где находишься? Или тебе показалось, что личные обстоятельства дают тебе право на фамильярность при сотрудниках? — каждое его слово било по ней, но теперь уже не как хлыст, а как молоток, забивающий гвоздь в крышку ее хорошего настроения.

Внутри нее что-то надломилось. Это была несправедливость. Чистейшая вода. Она не критиковала его, не раскрывала секретов. Она просто… пошутила. Легко, как шутила бы с любым другим коллегой.

— Я не позволила себе ничего такого, что не позволил бы себе Игорь или любой другой сотрудник в курилке, — сказала она, и ее голос прозвучал удивительно твердо. Она смотрела ему прямо в глаза, не отводя взгляда. — Я не нарушала субординацию. Я не обсуждала наши отношения. Я пошутила о "железном короле" — том самом образе, который ты сам и культивируешь. В чем моя вина? В том, что у меня сегодня хорошее настроение?

Он замер. Его взгляд, до этого смотревший сквозь нее, наконец сфокусировался на ее лице. Он увидел не подобострастие провинившегося подчиненного, а огонь обиды в глазах женщины, которую он любил. Он видел не страх, а вопрос:"Неужели любовь к тебе означает, что я должна перестать быть собой?"

Прошло несколько тягостных секунд. Его сжатые кулаки медленно разжались.

— Ты становишься уязвимой, — произнес он, но теперь в его голосе пробивалась не злость, а что-то иное. Озабоченность. Почти страх. — Любая твоя слабина, любое проявление… легкости… будет использовано против тебя. А значит, и против меня.

— Защищать меня — это одно, Марк. Но запирать в башне без окон — другое,