— Точно все в порядке? А то давайте я разбужу Виталика, пусть он вас в баньке пропарит. Он хорошо умеет…

— Не сомневаюсь… — пробормотала я, краснея еще сильнее.

Да уж, парит ее сын невероятно… Никогда меня так… не парили. Как только ноги свела, вообще не ясно. И до комнаты не иначе, как чудом доползла.

Но все же, какой ужас…

И даже не мое моральное падение, плевать на него, в самом деле, а вот то, что мозг-то отключился настолько качественно, что умудрилась забыть про находящихся в доме людей… Маму Зевса, его зятьев, его подчиненных, в конце концов!

Хороша бы я была, если б кто-то из них нас застукал!

Позорище какое…

Зевсу-то что? Он мужик. А меня бы тут прокляли.

Хотя… Учитывая странные тройственные отношения между двумя парнями и Василисой… Может, и не прокляли бы.

Да мне и не надо, чтоб кто-то… Я сама прекрасно умею страдать и переживать о том, что не случилось. Или случилось не так, как хотелось бы. Так что сама бы себя сожрала.

Я размышляла об этом, идя за хозяйкой дома, потом поглощая вкуснотищу, которую она наготовила, потом полируя это дело замечательным чаем на травах.

К тому моменту, когда мы с Валентиной Дмитриевной закончили завтракать, на кухне появилась первая ранняя пташка: сонный и помятый татуированный блондин.

— Доброе утро, — хрипло поздоровался он с нами, — бабуль, поесть бы…

— Конечно-конечно, — засуетилась Валентина Дмитриевна, — садись, Генечка, а где Лешенька?

— Он пока что с ма… — чуть замялся Генечка, боже, более неподходящее имя и найти сложно! Генечка — это кто, вообще? Геннадий? Игорь? Игнат? Хотя, о чем я? У нас тут Зевс Виталик ходит, так что… Генечка — это еще по лайту… — с Васей и нашей мелкой остался. Потом придет.

— А Васенька кушать будет? — Валентина Дмитриевна сноровисто накрыла на стол, налила чай, и Генечка набросился на еду, словно голодал по меньшей мере неделю.

— Она не хочет, — с набитым ртом пробормотал он, — потом мы заставим. Что ей можно, Валентина Сергеевна? — посмотрел он на меня.

— Все, — пожала я плечами, — кроме совсем уж вредного, сильно жареного, соленого, острого…

— Я супчик куриный… И творожнички, — кивнула Валентина Дмитриевна, — все нежирное, вкусное. Творог свой, курочка тоже своя…

— Они проснулись? — уточнила я у Генечки.

— Угу, — не отрываясь от еды, кивнул он, — Вася кормит.

— Пойду посмотрю, — я поднялась, притормозив кинувшуюся было со мной бабушку, — нет-нет, я знаю дорогу. Я просто осмотр проведу.

Дошла до комнаты молодой мамочки, приоткрыла дверь… И замерла, увидев самую нежную, самую мирную на свете картину: Василиса и второй парень, темноволосый и невозможно брутальный Лешенька, сладко целовались, сидя на кровати. На руках у Василисы спокойно сопела дочь, ее мужчина обнимал их обоих так нежно и бережно, что было понятно: в его мире они — главные драгоценности.

Мне стало невероятно неловко, словно в замочную скважину подсмотрела за чем-то очень интимным. И в голове возник только один вопрос: они крайне гармоничная пара, да… Но представить рядом с ними, с другой стороны от Василисы, например, хищного острого Генечку… Очень даже легко. Он впишется сюда, дополнит этот пазл. Или это я уже привыкла их так воспринимать?

— Я прошу прощения, — тихо извинилась я, осознав, что мое появление заметили, — но Валентина Дмитриевна сказала, что вы уже проснулись… Все в порядке?

— Да, — Василиса чуть покраснела, — она поела. Но я боюсь ее разворачивать…

— Это естественно, — успокоила я, — давайте, я посмотрю.

Зашла, приняла сонную малышку, за неимением пеленального столика, аккуратно положила ее на диван, находящийся тут же, в комнате.

Распеленала, проверила пупок, кожные покровы. Попросила Василису подняться и объяснила, как ухаживать за малышкой, обрабатывать пупок, делать массажик и прочее, что вспомнилось с курса акушерства. Давненько это было, но кое-что в голове осталось. На первое время хватит, а потом пусть уже патронажные сестры помогают. Явно тут недостатка не будет.

Василиса слушала внимательно, кивала.

И теперь я решаю еще и насчет нее самой напомнить.

— Вам надо в душ обязательно.

— Но… — бледнеет она, машинально хватаясь за слабый еще живот, — как же?

— Аккуратненько, — говорю я, — пусть бабушка поможет.

— А ей можно? — хмурится Лешенька, не только внимательно слушающий мои наставления, но и, кажется, даже что-то успевший законспектировать.

— Ей нужно, — отвечаю я. — У нее все в порядке, но будут еще следы… Надо содержать себя в чистоте…

— Понял, — солидно кивает он, — я помогу. Послежу.

— Нет! — мучительно краснеет Василиса, — нет! Пусть бабушка…

— Но, маленькая… — начинает бормотать Лешенька, — ты чего? Да я же лучше! Я подержу…

— Нет! — Она закрывает лицо руками, отворачивается.

Я выразительно смотрю на Лешеньку, в котором такта, словно в медведе, и он послушно замолкает.

— Идите позавтракайте, — командую я ему, — я здесь побуду. И на обратном пути захватите еды Василисе.

Лешенька кивает и выходит за порог.

А я улыбаюсь смущенной красной девушке.

И ловлю себя на том, что испытываю к ней что-то вроде нежности, похожей на материнскую или сестринскую.

Такая она трогательная, молоденькая совсем, напуганная изменениями в своей жизни. Пожалеть ее хочется.

Ей ласки и деликатности надо, и, если ласку тут ей обеспечивают, то с деликатностью явный напряг. Мужики же кругом бессмысленные. И бабушка, которая явно не успевает следить за всем.

— Не надо бояться и стесняться, — начинаю я, аккуратно подбирая слова, — это все естественно…

— Боже… Мне так неловко… — Василиса тихо идет обратно к кровати, — я с утра в туалет… Боже, думала умру от ужаса. Ощущение, что у меня там все… Не работает. Вообще. А еще дочь… Я до сих пор не верю… Это так странно, так непонятно… В голове не укладывается. Мы ждали же. Готовились… И хотели. Так хотели! А сейчас я смотрю… И страшно. Она такая крошечная. И уже — не часть меня. А если я ей что-то прижму? Или возьму не так?

Она говорит и говорит, явно радуясь, что рядом с ней женщина, врач, которой можно поведать о самых тайных, самых тяжелых мыслях.

У меня не было детей, я никогда не была беременна, не испытывала ни одного из тех ощущений, которыми сейчас делится Василиса. Но я ее понимаю. Это новый этап. И к нему никак не привыкнуть заранее. Только уже по факту.

Мы с ней беседуем до тех пор, пока в комнату не возвращаются оба ее мужчины. У каждого в руках поднос, выражение физиономий тревожное.

В первую очередь они осматривают саму Васю, потом —