После в комнату заходит Валентина Дмитриевна.

— Васенька… Я тут подгузничков наделала.

— Боже… У нас же вообще нет ни одного… — ахает Вася, только теперь осознав весь масштаб трагедии, — как же мы?..

Она беспомощно смотрит на дочь, словно ожидая, что в любой момент грянет гром.

— А как до всего этого жили? — ворчит Валентина Дмитриевна, — твой отец не в памперсах рос, и вырос, слава богу…

Представив себе грозного Зевса в подгузничках, я невольно улыбаюсь, а парни, судя по сложным физиономиям, представившие ровно то же, не улыбаются, а прямо-таки ржут. Тихо, но до слез.

— А чего мы тут ржем? — слышу я хриплый со сна голос Зевса, чуть ли не подпрыгиваю от неожиданности. И ощущаю, как мурашки непрошено бегут по коже. Боже, какая реакция на него, обалдеть… Это же мне теперь сдерживать себя надо будет. Хорошо, хоть недолго. Скоро метель закончится… И все.

У парней, естественно, никакой такой реакции нет, они поворачиваются к Зевсу Виталику, смотрят на него пару мгновений… И принимаются ржать еще громче!

Он моргает удивленно, не понимая, что происходит, и озадаченное выражение хмурой брутальной физиономии смешит еще больше.

— Так… — Зевс, решив, что тут у всех коллективное помешательство, проходит в комнату и решительно расталкивает парней с дороги, — где тут моя Алисочка? Вылитая мамочка… Слава богу…

За его спиной парни, тут же прекратив ржать, озадаченно переглядываются.

Бабушка, махнув рукой на смехунов, забирает подносы у одного и второго, начинает сервировать низкий журнальный столик.

— Это почему еще она — Алиса? — до парней доходит, наконец, некоторое несоответствие ситуации, и вопрос задает Лешенька. Хмуро насупившись.

— Потому что я так решил, — даже не поворачиваясь лицом к набирающимся праведного негодования парням, отвечает Зевс, — Алисочка… Ну кто же еще? Да, мам? Конечно, Алисочка…

— Красивое имя, — покладисто отвечает Валентина Дмитриевна, — Васенька, супчик?

— При всем моем уважении…

— Завали.

— Но…

Понимая, что тут сейчас семейная сцена начнется, на которой посторонним не место, я на мягких лапах ползу к двери.

Сейчас в комнату, запрусь, приму душ… И все… Спать…

— Маленькая, а почему нам не сказала?

— Я не знала… Я сама только что услышала…

— А с нами посоветоваться, малышка?

— А чего тут советоваться? Я как только увидел, сразу понял: Алиса. Все. Вопрос решен.

— Знаете, при всем моем уважении…

— Валентина Сергеевна, — обращение ко мне звучит настолько неожиданно и уже в тот момент, когда я, практически, за дверь выползаю, что вздрагиваю и пугливо оглядываюсь.

Зевс стоит посреди комнаты, совершенно не обращая внимания на негодующих и пытающихся добиться правды зятьев, и смотрит на меня. Тяжело.

— Мне потом надо будет с вами обсудить… Кое-что.

И столько в его тоне намеков, что, кажется, все сейчас поймут, какие именно вопросы он со мной собрался обсуждать! Боже! Стыд какой! У него есть вообще понятие морали?

Хотя, после нашего секса с ним — странный вопрос. Неуместный. Человек, который делает такое в постели… Откуда там мораль?

— Позже, — отвечаю я прохладно, — я устала. И хочу отдохнуть.

Разворачиваюсь и иду к себе, стараясь не слишком вилять задом.

И вслед мне несется:

— С нами не посоветовались… Это вообще уже…

— Иди к ребенку, Леха, пусть Вася поест спокойно.

— И все же, Виталий Борисович, при всем моем уважении…

— А ты просто иди.

М-да.

Как там у классика?

Высокие. Высокие отношения.

18. Сладкая метель

В отведенной мне комнате закрываю дверь, выдыхаю, ощутив неожиданную усталость. Наверно, это потому что организм не двужильный, что бы по этому поводу ни думал Зевс Виталик.

Смотрю в окно, там все без изменений. Серость.

Вот удивительно, мне, коренной петербуженке, к серости в апреле, да и не только в апреле, а вообще, в любое время года, не привыкать, но здесь, в карельских лесах это почему-то кажется кощунственным.

Может, потому, что до вот этого выверта природы было две недели яркого синего весеннего неба?

И настроение у меня было под стать этому небу, прозрачное и насыщенно лиричное.

Все дни я проводила на работе, в разъездах, на вызовах, в приемном покое… И все равно находила момент, чтоб в окно посмотреть, или выйти на крыльцо, запрокинуть голову к бездонному небу, вдохнуть полной грудью насыщенный запахом леса воздух.

И как-то, наверно, настроилась уже на то, что дальше будет тепло. И придет, наконец-то, буйное лето, быстрое и яркое, каким оно только тут и бывает…

И вот теперь полное ощущение, что меня обманули.

Поманили несбыточным и просто кинули.

Ловлю себя на депрессивных эмоциях, силой воли заставляю отлипнуть от двери и доползти в ванную.

От меня пахнет сексом.

И Зевсом Виталиком.

Хоть мы и мылись примерно в середине ночи, между третьим и четвертым заходом, наверно, но после-то он себя не сдерживал.

И запах этот въелся намертво. Удивительно, как никто не почувствовал?

Впрочем, это не так удивительно, как то, что нас с Зевсом никто не застал.

Подарок судьбы, не иначе.

Включаю воду, стягиваю с себя одежду, захожу под теплые струи, упираю руки в стену душевой. Боже… Вот это сутки у меня выдались!

Пожалуй, даже когда в скорой работала, такого не было. Или было, но я была существенно моложе. И сильнее. Да и переносила все эмоционально легче.

А теперь все кажется неподъемным.

Отфыркиваю воду, стискиваю зубы.

Ничего, Тинка, ничего.

Поднимешь.

Все поднимешь.

Да и недолго осталось.

Не может же это все вечно длиться? Когда-нибудь закончится… И тогда… Даже не знаю, что буду делать тогда.

Очень сильна вероятность, что вернусь в такой вот медвежий угол, забьюсь тут, словно раненый зверь в берлогу, и буду сидеть. И надеяться больше никогда никого из тех зверей, что повстречались на моем пути, не увидеть.

В голове — взгляд моего случайного любовника, горячий и спокойный.

Он ведь тоже, по сути, в угол забился.

Роскошный, конечно, но угол.

До этого поместья только воздухом можно добраться. Или по воде.

По суше — лишь на мощном вездеходе, да по медвежьим тропам, которые не всякий местный знает.

Зачем Зевс так далеко забрался?

Тоже от кого-то прячется?

Он ведь не одинок.

Вон, мама у него какая замечательная… Дочь. Зятья. Внучка теперь…

И явно человек он богатый, причем, не просто богатый, а неприлично богатый. Такие обычно домики себе берут на озере Комо, например. Или покупают островок в