Короче говоря, я — более чем доволен.

И, если б знал, что, в итоге буду делать в этой СПА-зоне, добавил бы, пожалуй, еще комнату отдыха. С огромной кроватью.

Но ничего.

Кровать у меня в комнате имеется.

16. Большой. Клубничка в метель

— Откуда у тебя клубника?

Воробушек берет аккуратно ягодку, обмакивает в сливки, кусает кончик. Она кусает, а сглатываю я.

Белые-белые зубки. Белые сливки. Красная ягода. Красные натертые губки. М-м-м… Пиздец, я эстет, оказывается… Откуда чего взялось?

— У меня теплицы… — неопределенно машу я рукой куда-то в сторону метели за окном. — Там. Круглый год ягода. Мама любит.

— М-м-м… — Валя тихо стонет, облизывая нижнюю губу, щурится на снежные вихри, — знаешь, есть в этом что-то… декадентское…

— Какое? — притворяюсь я валенком, а сам поближе подбираюсь. И прихватываю баллончик со сливками.

Клубнички хочется, не могу как…

Воробушек не замечает моих маневров, она вообще вся такая рассеянная, разнеженная, расслабленная, какой только может быть хорошо выебанная женщина. Душевно выебанная. Много раз.

И я, что характерно, тоже вполне себе сыт. А вот хочется. Смотрю, и хочется.

Какой-то играй мой гормон сегодня.

Может, стресс так сработал на организм?

Я, в принципе, на либидо не жаловался никогда, но и супермачо себя не считал. Обычный мужик, с обычными аппетитами…

А тут прямо сорвало ведь башню.

Может, еще дело в женщине.

Такие манкие и сладкие давно не встречались…

Валя тянется к тонконогому фужеру на полу, прихватывает, пьет выдохшееся розовое "Дом Периньон", непонятно, каким образом завалявшееся у меня в баре, не иначе, кто-то умудрился когда-то всучить, типа подарок. Вот и пригодился. Не кониной же женщину поить? Нет, конина тоже хороша, элитная, но крепковато будет.

Того и гляди, вырубит мне любовницу.

А у меня на нее планы еще.

Большие и крепкие.

— Разрушительное, — вздыхает Валя, подбирая более понятное для меня слово.

— Почему это? — еще ближе…

— Потому что клубника среди зимы — это… Это… Ай!

Воробышек, опрокинутая коварно на спину, смотрит на меня с удивлением и возмущением, такая крохотная, белая-белая на моем темном постельном белье.

И моя татуированная лапа на ее мягком волнующемся животике — контраст. Декадентский… Хорошее слово. Надо запомнить…

— А мне нравится, — информирую я ее и, взболтав баллончик, выдавливаю густые сливки по очереди на каждый сосок. — Вишня в сливках… Зимой… И в любое время года… Люблю…

Наклоняюсь и обхватываю губами сочную вершинку, слизывая уже растекающиеся сливки. Охуенно-о-о… Вкуснятина.

— О-о-ох… — податливо выгибается навстречу моему рту Воробушек, — боже…

Увлекаюсь, облизываю по очереди обе сладкие полусферы, тискаю их, урча от избытка эмоций. Большие! Мягкие! Мои! Все мои! Вот перевернулся на моей улице КамАЗ с кайфами!

— Я потом тебя еще сливками угощу… — хриплю я, садясь на колени перед ее раскинутыми ногами и пристраивая уже очень даже готовый член к влажной мягкости, — оближешь? В рот возьмешь?

— Бо-о-оже… — она приподнимается на локтях, в глазах испуг и неверие, — опять? Ты — маньяк. Это же ненормально… Пятый раз… Тебе надо провериться у врача…

— Да? Я готов, — рывком загоняю себя в гостеприимную влажность под нежный вскрик Воробушка, хриплю от невероятной тесноты и сладости, — доктор, проверьте меня…

— Ужас… — она бессильно откидывается на спину, закрывает глаза, запрокидывает руки за голову. Выхожу и снова толкаюсь, наблюдая, как мой член, мокрый от ее соков, скользит вперед и назад. Завораживающее зрелище. Смотрел бы и смотрел…

— Можешь звать меня так, как до этого, — набираю темп, переводя взгляд с наших соединяющихся внизу тел на ритмично подрагивающие груди с блестящими от слюны сосками. Невозможно выбрать, куда смотреть! Везде охуенно вкусно!

— А-а-а-а… Это как? — Воробушек выгибается ломко в пояснице, грудь еще острее становится. Блядь, она же меня прикончит так! Уже все плывет!

Вцепляюсь в шикарные бедра, двигаюсь сильнее и резче, ощущая, как начинает сокращаться все у нее внутри.

— Зевсом зови, — рычу я, не выдерживая первым, улетая так стремительно, что голова чуть ли не взрывается от кайфа, — мне нравится!

— А-а-а-а-а… — Воробушек стискивает меня бедрами, стремясь за своим наслаждением и догоняет, сжимая изнутри так яростно, что я второй приход, кажется, ловлю. И этот продлеваю? Не знаю.

Не уверен ни в чем.

Хотя, нет.

В одном уверен.

Она прокричала “Зевс”.

Прежде, чем кончить.

17. Утро

— Ну что же, я думаю, что все в порядке, — я бережно заворачиваю в пеленки сонно моргающую внучку человека, с которым я провела долгие предутренние часы. Боже… Я с дедушкой спала. Как в анекдоте, смешно.

Непроизвольно улыбаюсь, переступаю с ноги на ногу, ощущая некоторое неудобство в районе паха. Потому что у дедушки с оснащением все в порядке. И даже более чем. И задор вообще не дедушкинский. И силы…

Еле вырвалась утром, да и то потому, что дедушка вырубился, наконец-то, уснул богатырским сном.

А я уползла к себе в комнату на подгибающихся ногах.

И там повалилась на кровать, в чем была, измученная, затисканная до невозможности.

А проснулась от осторожного постукивания в дверь.

Торопливо вскинулась, села на кровати, осмотрела себя на предмет того, что вошедшему может быть заметно, как интенсивно меня использовали всего пару часов назад. Но нет, вроде бы, все в порядке было.

После разрешения, на пороге появилась улыбающаяся мама Зевса:

— Валентина Сергеевна, прошу прощения, что так рано… Но я подумала, постучу наудачу, если ответите, значит, проснулись… Позавтракать? Я, знаете ли, что-то бессонницей страдала, вообще не спала. Наготовила всего… Пойдемте?

Я кивнула, только теперь осознав, что в доме-то полно народу. И в СПА-зону в любой момент могла зайти, например, Валентина Дмитриевна… Как раз, когда мы с ее сыном… О… Мой… Бог…

Щеки полыхнули таким огнем, что я даже задохнулась от ставшего мгновенно горячим воздуха в легких.

Закашлялась.

— Боже… Валечка… — торопливо подошла ко мне Валентина Дмитриевна, — что такое? Простудились? Да вы горите вся! Боже… Эти невыносимые остолопы… Кто же тащит женщину в одной простыне в метель? Я их убью, клянусь…

— Да нет, я просто… — удалось