снова накричал на тебя…. Ты не виновата, Нонна, — сказал он. — Виноваты те, кто верит, что жизнь — это игра. А люди — пешки.
Он посмотрел на меня. Прямо. Без прикрас.
Я подошла и обняла его — не как помощница, не как бывшая герцогиня, а как человек, который тоже потерял всё.
Его плечи дрожали. Не от слёз. От того, что боль наконец-то нашла, куда опереться.
За окном ветер сорвал с клёна последний лист.
А в комнате — запах вербены, пепла… и чего-то нового.
Прощения.
Глава 79. Выбор
Доктор ушел к пациентке, а я решила, что домашние дела сами себя не сделают, и принялась прибираться на кухне.
Через полчаса дверь скрипнула. Доктор Эгертон прошел по комнате, а потом остановился, словно над чем-то думая.
— Сегодня к нам придет мой старый друг… — наконец произнес доктор, не глядя на меня. Он стоял у окна, спиной к свету, и в его голосе — не усталость.
Предчувствие. Я замерла с метлой в руке. Пыль под ногами вдруг стала казаться слишком громкой.
— Неужели всё настолько плохо? — спросила я, и сердце ухнуло вниз, как камень в колодец. Да ладно вам! Такие твари, как она, обычно отличаются повышенной живучестью! Я вспомнила ее усмешку, ее взгляд, полный триумфа.
Мелинда.
Та самая, что сидела в первом ряду на моём позоре, гладила живот с наследником и предлагала мне мыть полы. Та, чьи духи я ловила на шее Абертона два года назад. Та, кто подсунула яд в мою комнату и улыбалась, когда меня вели на аукцион. — Да, — кивнул доктор, обернувшись. В его глазах — не ненависть. Не торжество.
Сомнение. — Её, видимо, обнаружили слишком поздно. Яд уже начал действовать. Полагаю, отравили вечером. А утром она уже не могла пошевелиться от боли. Всё внутри — как будто расплавленный свинец. Печень отказывает. Сердце еле бьётся. Он сделал паузу. Потом тихо добавил: — Поэтому я хотел спросить тебя, Нонна… Стоит ли мне пытаться выиграть? Я опустила метлу.
Руки сами легли на край подоконника, будто ища опору. В голове пронеслось всё. Как она смеялась, когда граф вытирал сапоги о моё свадебное платье. Как шептала: «Такая, как ты, бесплатно никому не нужна». Как сидела в розовом платье, будто мать будущего короля. Я могла бы сказать:
«Пусть умирает. Пусть почувствует весь ужас неизбежности…». Но…
Я посмотрела на дверь кухни. Там, внизу, женщина в агонии. И в её утробе — ребёнок. Невиновный. Тот, кто не выбирал мать. Кто не просил родиться в этом гнилом поместье. Откуда малыш знает, что его появление станет поводом для моего позора? — Разве что-то поменялось? — спросила я тихо, глядя на свои руки — те самые, что стирали бельё, перевязывали раны, держали за руку умирающих.
— Мы никогда не спрашивали, сколько зла сделал человек, прежде чем спасать его жизнь… Я подняла глаза на доктора. — Так чем Мелинда отличается от других таких же? Она — пациент. А мы — не судьи. Мы — те, кто держит дверь в жизнь открытой, пока Смерть зовёт уйти. Это решение далось мне тяжело.
Не потому что я прощала. Нет. До прощения было далеко. Сказать по правде, ни о каком прощении речи быть не могло. Я не хотела, чтобы она обрела вечный покой, так и не почувствовав мою боль. Чтобы она вот так просто взяла и упорхнула в мир иной, даже не узнав, что думает герцог по поводу ее ребенка и ее самой. Нет. Это было бы слишком легко. Взять и умереть. Поэтому мне хотелось, чтобы она жила.
И вдруг я поняла: справедливость — не в её смерти. Справедливость — в том, чтобы она жила… и знала правду.
Чтобы увидела, как рушится её ложь. Как её сын — не наследник. Как Абертон — не дурак, а предатель.
Но это уже не моё дело.
Моё дело — не судить.
Моё дело — держать дверь открытой.
Доктор долго смотрел на меня. Потом вздохнул. Так, будто сбросил с плеч не только сомнение, но и десять лет горечи.
— Тогда делай чай, — сказал он, и в голосе его прозвучала не усталость, а горькое принятие. — Ты права. Она — такая же, как все: больная, напуганная, умирающая. Даже если её семья убила мою Эллу… даже если её отец приказал убить Лили… Смерть не спрашивает, кто ты. И я… Я не имею права спрашивать. Так что я обещаю… сделаю всё, чтобы выиграть их жизни.
Он подошёл к шкафу, достал кружки и поставил кружку Лили передо мной, как знак того, что ничто не изменилось. — И я обещаю, — добавил он, глядя прямо в мои глаза, — что сделаю всё возможное, чтобы выиграть их жизни. Я кивнула.
Не улыбнулась. Не заплакала. Просто кивнула — как врач, как человек, как пылинка, которая знает ценность человеческой жизни. Я вскипятила чайник, заварила чай.
Вербена. Корица. Это уже становится ритуалом. Колдовством. Но меня это успокаивает. И, конечно же, листочек смородины. Потому что даже в самой чёрной ночи нужно оставить место для света и вкусного чая. Глава 80. Невозможное
Я вошла в кабинет с подносом в руках, и сердце мое замерло — не от страха, а от того самого трепета, что живёт между жизнью и смертью, между дыханием и тишиной.
Он уже был здесь.
Смерть.
Сидел в кресле, как будто не гость, а хозяин вечности. Его чёрный плащ лежал складками на полу, будто сама тьма покорно легла у его ног. Белые волосы — как первый снег на надгробии — рассыпались по плечам, а глаза… глаза чуть мерцали в темноте.
Я поставила чай на стол, и в этот момент Смерть убрал руку с подлокотника.
Тот самый подлокотник, где я сидела в прошлый раз. Где его пальцы касались моей кожи, как ледяной шёпот обещания.
— Садись, — сказал он, не глядя на меня. Только голос — тихий, как шелест лепестков увядающих цветов над могилой.
Я подошла. Медленно. Как будто каждый шаг — это молитва. Опустилась на край подлокотника, чувствуя, как дерево и старая потёртая кожа ещё хранят холод его ладони.
И тут он обнял меня.
Не как Смерть. Не как закон. А как мужчина, который слишком долго сдерживал то, что не имел права
