как тогда, в зале.

Розы.

Пепел.

Озон после грозы.

Словно сама вечность вдохнула в комнату — тихо, но так, что кожа покрылась мурашками, а сердце перестало биться на мгновение.

И я с улыбкой шагнула ей навстречу.

Босиком, в этом белом платье, в полумраке.

Ветер ворвался, как вор, вырвавшийся из тюрьмы.

Задул свечи.

Погасил свет.

Остались только луна и тень на полу позади меня — высокая, чёрная, величественная.

Я не обернулась. Я лишь закрыла глаза, чтобы почувствовать его рядом.

Его пальцы коснулись моих плеч — не через ткань, нет.

Он сдвинул бретельки.

Медленно.

Бережно.

Как будто раздевал не тело, а мою боль.

И только тогда я обернулась.

Он стоял за моей спиной. Не как тень. Не как гость.

Как тот, кто ждал этого мгновения с самого аукциона.

Я посмотрела в его глаза — чёрные, с серебряными искрами вечности — и впервые за всю жизнь сказала то, что хотела сказать с самого начала:

— Забери меня. Я твоя.

Смерть замер.

Даже ветер перестал дуть.

Даже пыль на полу перестала кружиться.

Потому что в этих словах не было страха.

Он медленно провёл пальцами по моим плечам, спуская бретельки платья ниже — не как хозяин, не как господин, а как тот, кто наконец услышал признание.

— Как ты думаешь, моя пылинка… — прошелестел он, приближаясь так близко, что его дыхание коснулось моей шеи, — твой бывший муж сильно расстроится, если свадьба и брачная ночь пройдут… без него?

— Очень, — прошептала я с улыбкой. — Он очень расстроится…

И тогда Смерть обнял меня.

Не как Смерть.

Не как закон.

А как мужчина, который наконец позволил себе желать. Желать то, чего не должна желать вечность.

Его руки — ледяные, но в этом холоде пылало пламя, что могло сжечь целые миры.

Он прижал меня к себе так, будто я — его последнее дыхание перед концом времён.

А я… Я изнемогла.

Не от слабости.

От освобождения.

И тогда он поцеловал меня.

Не как в зеркале — там был сон.

Здесь — реальность.

Его губы впились в мои — не нежно, не осторожно, а жадно, безумно, окончательно.

Как будто забирал не поцелуй, а клятву.

Как будто в этом поцелуе — не страсть, а начало новой вечности.

В этот миг — всё замерло.

Даже пыль повисла в воздухе.

Даже луна перестала катиться по небу.

Даже моё сердце забыло, как биться.

Потому что в этом поцелуе не было прошлого.

Не было будущего.

Было только мы. Здесь и сейчас.

Я почувствовала, как тело растворяется, как белое платье стекает с плеч, как мир исчезает…

Когда я открыла глаза, я стояла в его дворце.

На мне было чёрное платье — без бретелек, с глубоким вырезом, облегающее тело, как вторая кожа.

Ткань шелестела, как крылья ночи.

На запястье — браслет из костей, инкрустированных серебром.

На шее — ни верёвки.

Ни драгоценностей.

Только его взгляд — тёмный, пылающий, владеющий. И дыхание, которое шепчет: “Теперь ты моя. Даже если мир после этого рухнет. Даже если я перестану быть Смертью”.

— Ты не боишься, что если Смерть вдруг научится любить, — прошептала я. — То баланс будет нарушен?

— Нет… Если кто-то зовёт душу уйти, то кто-то должен звать ее остаться… — прошептал голос. — Так будет справедливо. Пусть душа сама выбирает. В этом-то и заключается равновесие. Твой дар слишком опасен, чтобы оставлять его в мире живых… Его место здесь. Рядом со мной.

Не сказать, что я многое потеряла.

Если не считать моего тела, которое обнаружил Абертон на полу комнаты за десять минут до свадьбы.

Теперь у него есть надгробие — мраморное, с моим именем, где он может класть цветы и шептать запоздалые слова раскаяния.

А у меня теперь есть свобода.

Я могу быть там, где захочу: в теле — чтобы пить чай с доктором, в тени — чтобы следить за Элианом, в ветре — чтобы коснуться лица того, кто должен услышать мой шёпот, чтобы принять решение уйти или остаться.

Я больше не привязана к плоти.

Я — всего лишь рука, что указывает в тумане:

«Вот — дверь. За ней — покой. А вот — дорога назад. За ней — боль… но и шанс».

Выбор — за вами.

Всегда был. Всегда будет.

Кто бы мог подумать, что мой дар - недостающий кусочек мозаики вечности, случайно попавший в мир людей. Быть может, я и есть сама Жизнь. Но как по-мне, звучит довольно пафосно.

Первое моё появление чуть не свело доктора с ума.

Он смотрел на меня — не как на призрак, а как на чудо, которое он не просил, но за которое готов отдать душу.

Но потом, спустя время, он привык.

К старому другу и к его внезапным появлениям привык? Привык.

Значит, привыкнет и к старой подруге, что приходит не за зельями, а за шахматами за компанию с мужем.

Маленький Элиан растёт смышлёным и очень любопытным. И с детства учился зашивать виноградинки, чтобы швы были ровными и красивыми. Уже в пять лет он знает: белые ходят первыми, но чёрные решают исход.

Он сидит на стульчике рядом с доктором и переставляет фигуры, не зная, что однажды ему придётся играть не за себя — а за того, кто уже сдался.

Но пока — он просто мальчик.

Смеётся. Пьёт молоко. И верит, что дедушка — волшебник.

А я… Я смотрю на него из тени и молюсь, чтобы его первая партия состоялась как можно позже.

Потому что однажды ему придётся сесть напротив Смерти и сказать:

«Оставь эту душу. Она ещё нужна этому миру».

Я в шахматы играть до сих пор не умею. Поэтому сижу на подлокотнике у мужа, прижавшись к нему и чувствуя его руку на своей талии.

Либо делаю чай. С вербеной, корицей и смородиной.

Потому что именно такие мелочи позволяют чувствовать себя живым.