— Кир, — её голос был тихим, но я услышал его так отчётливо, будто она шептала прямо мне в ухо. — Ты идёшь не туда.

Я попытался ответить, но горло сжалось спазмом. В Тишине слова не рождались. Только мысли. Только образы. Мой мозг лихорадочно заработал. Ловушка. Иллюзия. Игра разума. Но какая, чёрт возьми, убедительная.

— Ты не должен этого делать, — продолжила она, её голос был полон искренней, неподдельной заботы. — Ты не сможешь победить его. Никто не может. Ты погибнешь, как погибла я. Помнишь? Ты был там. Ты видел, как я упала. Как моя кровь смешалась с песком проклятой Кровавой Пустоши. Ты не должен идти этим путём.

Я сжал кулаки. Ногти впились в ладони, протыкая кожу. Боль. Острая, реальная боль. Единственное, что отрезвило меня, что напомнило, что это не она. Что это не настоящая Леона. Что это — Тишина. Что это — ловушка, бьющая по самому больному, по моим воспоминаниям, по моей вине.

— Ты не она, — прошептал я.

Слово не родилось. Но мысль — да. Она пронеслась в моём сознании, как раскалённая стрела.

Леона улыбнулась своей милой улыбкой, но теперь она стала неестественной, натянутой, как маска. Лицо её исказилось в гримасе обиды, и в этой перемене было что-то глубоко неправильное, чуждое.

— А разве это важно? — спросила она. — Разве я не такая, какой ты меня помнишь? Разве я не та, кем я была? Разве это не лучше, чем идти туда, где тебя ждёт только смерть? Я шла за тобой до конца, теперь твоя очередь… Останься со мной.

Я посмотрел в её глаза. Тот самый взгляд, который я знал и… Бесы меня возьми… Любил. Но в нём не было тепла. Только холод. Пронизывающий, могильный холод, который обжигал сильнее раскалённых углей походного костра.

— Я не могу остановиться, — мысленно ответил я, вкладывая в эту фразу всю свою волю. — Я обещал. Не только им. Себе.

Леона вздохнула. Вздох, которого не должно было быть в Тишине. Этот звук был нарушением правил, он резанул по моему восприятию, как нож по стеклу.

— Тогда я буду ждать тебя здесь, — сказала она. — Всегда. Когда поймёшь, что кроме меня тебя никто не любил по-настоящему, возвращайся.

И её образ исчез. Леона не растворилась, не растаяла. Просто перестала быть. Словно её никогда и не было. Словно кто-то вырвал страницу из книги моей памяти.

Я пошёл дальше. Не оглядываясь. Не думая. Просто плывя сквозь эту серую, вязкую пустоту. Следуя за маленькой фигуркой Укоса, который, казалось, единственный знал путь в этом лабиринте чужих кошмаров. Но холод в моей груди остался. И я знал, что это не последняя ловушка, которую приготовила для нас Тишина.

Она не отпускала. Тишина продолжала свою игру, тянула меня за края разума, как хитрый маблан дергает за хвост пойманного грызуна — не сразу сцапает, а сначала наиграется, даст почувствовать свободу, а потом резкий, беспощадный удар лапой и конец.

Я знал, что это ловушка, выстроенная из моих же воспоминаний, но знание не делало её менее острой. Если тоже самое чувствуют и переживают все остальные… Группа перед финальным броском окажется деморализованной. Тишина выжмет из нас эмоциональные соки, чтобы мы вошли в бой не как Копьё, а как измотанная банда призраков. Что мы можем противопоставить? Только держаться, не поддаваться, помнить о цели. Если каждый сломается на фантомной приманке, мы не дойдём до Цитадели. А без меня, как лидера, вся затея полетит в тартарары.

Серое марево Тишины снова сдвинулось, как занавес в дешёвом театре иллюзий, и вот она — земля. Не фальшивая подделка из серости, а настоящая, тёмная, плодородная почва, пропитанная влагой и жизнью, с тем запахом, что будит в душе что-то первобытное, забытое. Борозды тянулись ровными рядами, под ногами проминалась свежая пашня, и воздух нёс лёгкий аромат травы и пота.

Кюнс работал на этой земле. Не в боевой амуниции, не в форме легионера. В простой рубахе из грубой ткани и штанах, закатанных по колено. На голове — широкополая соломенная шляпа. В руках — мотыга с потемневшей от пота рукоятью. Он пахал неспешно, спокойно, ритмично, как будто всю свою короткую жизнь только этим и занимался, а не рубил тварей в кровавых стычках.

— Тано! — он поднял голову и улыбнулся.

Улыбка вышла точь-в-точь как раньше. Добрая, беззаботная, с той искрой, что делала его неотразимым в компании. Словно Тишина выдернула его прямиком из моих воспоминаний, не потрудившись даже подретушировать.

— Присоединяйся. Земля хорошая, жирная, как масло в каше. Сегодня посеем кхеру — урожай будет отменный, тугим, сладким, на загляденье.

Кюнс выглядел постаревшим. Морщины прорезали лицо сеткой, как трещины в пересохшей глине, кожа огрубела от солнца и работы. Но взгляд нёс ту же искру, то же беззаботное веселье, что и раньше, — словно смерть не отобрала у него ни грамма задора.

— Садись, — он присел на край борозды и хлопнул ладонью по земле рядом. — Переведи дух. Карзы с мной выпьешь, как в старые времена.

362

На земле стояла глиняная кружка, потемневшая от времени, с потёками внутри. Карза — та самая голубоватая бражка местных фермеров, сладкая, охлаждающая, с лёгким покалыванием на языке. Напиток, который Кюнс обожал, пока был жив, — он утверждал, что она лучше любого эликсира. Смерть ничего не изменила. Или смерти здесь попросту не было? Тишина шептала: «А вдруг?» И этот вопрос кольнул иглой разум.

Я сел. Не обдумывая, не взвешивая. Просто опустился на жирную землю, чувствуя, как она пружинит под ладонями. Сделал глоток. Вкус оказался тем самым. Приторная сладость с кислинкой и лёгкой горчинкой в конце, от которой рот сводило. Словно Тишина не пародировала, а копировала мои воспоминания. Восходящий, рвущийся к вершинам, на поверку хочет просто сажать карзу? Почему бы и нет? Но если я поддамся, Копьё развалится, и мы не справимся. Я не справлюсь.

— Смотри, — сказал Кюнс, достал из кармана трубку и стал набивать её дым-травой. Пальцы двигались ловко, привычно, как у него всегда. — Тут хорошо. Спокойно. Никаких заданий от этого проклятого