Ноэль почти не поднимал шума. К тому моменту он понял, что уже ничем не поможет своей жене; тот инцидент 2018 года многое изменил. Он стал надолго уезжать в командировки. И в итоге его сын внезапно остался один на один с умирающей незнакомкой, которая по стечению обстоятельств приходилась ему родной матерью.

В этом суть случившегося. Думаю, на деле все было сложнее, но других подробностей я уже не узнаю.

– Я старался, – сказал мне Коммон. – Я остался с ней. Заботился о ней. Пытался скрасить ее дни. Но, разумеется, не справился.

Разумеется, он не справился. Лейкемия – ужасная болезнь. Пораженные ей люди испытывают чудовищные страдания от того, что раковые кровяные клетки атакуют ткани организма, разрушая тело изнутри. Не меньшую боль доставляет и само лекарство, которое портит фигуру, уродует лицо и заставляет тело мучиться в нескончаемой агонии.

Под конец, когда дела стали совсем плохи, Коммон начал подмешивать в материнский чай снотворное. После этого он мог какое-то время побыть в тишине и не слышать ее криков. Он выходил из ее комнаты, садился за компьютер и надевал наушники.

– Однажды отец приехал домой, – рассказал он. – Его не было целый месяц – где он его провел, не знаю. Он посмотрел на меня и сказал: «Дерьмово выглядишь, вставай». И отвел меня в «Макдоналдс». Я уже несколько месяцев выходил из дома только за покупками. На следующий день к нам пришла сиделка – знаете, человек, которого вы нанимаете, когда больше не можете смотреть на умирающих родителей.

Серафина скончалась так же, как и жила: озлобленная и несчастная. Ноэль был первым, кто бросил горсть земли на ее гроб. Джулиусу отвели квартиру в четырех кварталах к северу, а дом сдали в аренду.

В день смерти Серафины внутри Джулиуса что-то надломилось. Он собрал все оставшиеся от матери вещи – ее одежду, документы, даже медицинские записи – и сложил их в тесный семейный «Пежо». На заднем сиденье лежали «канистра с двумя литрами керосина, пакет с чипсами и бутылка темно-красного рома». Он долго гнал машину. Затем, когда едва минула полночь, остановился в темноте. Коммон вышел, методичными движениями разбил все окна и облил керосином сиденья – вместе с материнскими пожитками. А затем чиркнул спичкой.

– Знаешь, парадокс в том, что после этого я продолжал просыпаться в ожидании, что кто-то заранее приготовит мне джинсы и футболку, – признался он мне.

Мы отправились в паломничество; снова на Шри-Ланку – а точнее, в Канди. Он был пилигримом, я – последователем, ведущим летопись событий. Мы шли и разговаривали.

– Раньше этим занималась она. Отвыкнуть оказалось сложнее, чем начать самому заваривать чай и готовить завтрак. Мне не было больно. Для меня это было примерно как оступиться: ты чувствуешь микросекундное удивление, этот крохотный момент «о!», а затем восстанавливаешь равновесие. Ближайшие полгода мое утро, по сути, представляло собой нагромождение таких микросекунд. Каждый день казался неправильным.

Я проследил, как Джулиус из настоящего наклоняется и преподносит цветы замершему в ожидании каменному изваянию Будды, а затем задал следующий вопрос.

– Сожаления? Пожалуй, что нет, – ответил он, осторожно помещая плюмерию в круг к остальным подношениям. – Что было, то было. И по-другому быть не могло.

– Как ты можешь быть в этом уверен?

Джулиус Коммон смерил меня вопросительным взглядом и взмахом руки охватил сотню других обитателей храма.

– Мы же здесь, верно?

На календаре был 2019 год, и Джулиус Коммон кочевал с места на место.

Поначалу ему было достаточно выбраться из Далвича: Джулиус переехал в Лондон, затем в Бристоль, а после – в Йорк, оставляя за собой петляющий по Англии маршрут. Ноэль пытался с ним связаться, но тщетно: Джулиус умел скрываться от системы. До меня дошли его фото тех времен. В его лице можно было бы прочитать легкое беспокойство, если бы не глаза – узкие, прищуренные глаза, горевшие от гнева или сосредоточенности.

Как-то раз в одном из многих-многих пабов, которые Джулиусу довелось посетить за время своего путешествия, – сам он не помнит, где именно произошла та встреча, но склоняется к Эдинбургу – ему на глаза попался сидевший в углу студент-китаец. Захмелевший Коммон подошел к нему, купил пива, и двое разговорились. В первой половине 2000-х китайские студенты массово переезжали на Запад ради образования. Зачастую они отличались трудолюбием и куда большей целеустремленностью, чем их западные коллеги; многие впоследствии стали учеными, исследователями, разработчиками программного обеспечения. К 2019 году ситуация стала постепенно меняться. Новый приятель Джулиуса принадлежал к поколению, застрявшему где-то посередине: после выпуска из университета он оказался в мире, где иностранный труд уже не приветствовался как раньше, а в стране, куда ему предстояло вернуться, западное образование перестало быть знаком почета.

Коммон вернулся домой к отцу и сказал, что хочет отправиться в Китай. Отношения между отцом и сыном были довольно холодны, но по возвращении Джулиус обнаружил, что для него по-прежнему готов ночлег и пресловутое место у семейного очага. Полагаю, рано или поздно человек устает от потерь. Ноэль Гунасекара поставил всего одно условие: его сын должен был поступить в английский университет.

– Он питал к Англии особую слабость, – объяснил мне Коммон. – Хотел, чтобы я поступил в Кембридж, Оксфорд или в один из тех университетов, чье название заставляет тебя думать, будто они существуют здесь со времен короля Артура. Место со своей историей, понимаешь? С репутацией.

– И почему ты этого не сделал?

Он пожал плечами.

– Историю пишут те, кто смотрит в будущее, а не в прошлое, – ответил он. – Кембридж хорош, если ты сынок богатого бизнесмена и хочешь получить степень MBA. Или художник. Но мне не было дела до этой чуши. Если я и решу поступать в университет, то только на техническую специальность, а в мире всегда было только два места, где готовили лучших технарей, – США и Китай. Так что я подал заявку на стипендию.

Сейчас это кажется бессмысленным, но оно не было таковым в контексте прошлых событий. Вообразите себе мир 2019 года.

А был он во многих отношениях нестабильным. Война, которую США развернули против джихадистов, подходила к концу; искоренить их целиком не удалось, однако действия ИГИЛ/ДАИШ6 спровоцировали целую кампанию международных преследований, в результате которых все, кроме самых ярых фанатиков, оказались либо за решеткой, либо в трех метрах под землей. Сложившийся в Кремниевой долине пузырь «единорогов» разнес в пух и прах миллиарды долларов, но остальной мир этого почти не заметил. Германия переживала полосу