– Что ж, спасибо за выпивку и информацию, Ларри. Если этот «сквозняк» снова заглянет в твое уютное заведение, передай, что я жду его у Стампа. У нас к нему есть пара вопросов. И, возможно, предложение о пари. Думаю, ему понравится.

Он повернулся и направился к выходу, чувствуя на своей спине тяжелый, недобрый взгляд Ларри, который, казалось, впивался ему между лопаток. У него теперь было имя – Вероятность. И был оппонент – Пустота. И между ними лежала одна-единственная карта с крошечной трещиной, которая, как он все больше подозревал, вела прямиком в самое сердце тьмы. Или, по крайней мере, в очень, очень неудачное место, где можно было проиграть не только деньги, но и нечто неизмеримо более ценное.

Часть 2: Игра с Призраками

ГЛАВА 5: Ночной клуб «Фаталитет». Лаки становится свидетелем игры на воспоминания

Если «Королевский Флаш» был джентльменским клубом для подпольных игр, то «Фаталитет» был его зловещим близнецом, сброшенным с лестницы в самом мрачном переулке Нижнего Города и провалившимся еще на пару этажей вниз, в подвал, где воздух был густым, как кисель, и пахшим сыростью, дешевым табаком и чем-то еще – сладковатым и металлическим, как запах крови, но не физической. Здесь пахло проигранными надеждами, и этот запах был настолько осязаем, что его можно было попробовать на язык – горьковатый привкус медной монеты и пепла.

Чтобы попасть туда, нужно было спуститься в подвал за заброшенной прачечной «Везучий Пар». Ирония, подумал Лаки, была его постоянной спутницей, верной, как тень, и такой же бесполезной. Дверь охранял тот же Бруно, который, казалось, обладал способностью к биолокации или просто имел очень скучного, угрюмого близнеца.

– Опять ты, – буркнул он, увидев Лаки, его лицо в свете единственной тусклой лампочки напоминало размякший пластилин. – Предупреждал же, не заводи своих споров.

– Бруно, дорогой мой, – Лаки снисходительно улыбнулся, поправляя очки. – Я не спорю. Я веду дипломатические переговоры с использованием фактов, логики и здорового цинизма. А сейчас я здесь как культурный антрополог. Изучаю местные обычаи и нравы. Считай, провожу полевые исследования.

Внутри «Фаталитета» воздух был не просто густым – он был вязким. Он обволакивал, как влажная простыня, и пах потом, дешевым табаком и чем-то еще – сладковатым и металлическим, как запах крови, но не физической, а той, что сочится из ран на душе. Здесь пахло проигранными надеждами, и этот запах был настолько осязаем, что его можно было попробовать на язык – горьковатый привкус медной монеты и пепла. Стены, сложенные из грубого, некрашеного кирпича, местами были влажными и липкими на ощупь, будто они плакали от историй, которые им пришлось услышать, а может, и впитывали их в себя, как губка.

Зал был полон теней, но не всех их отбрасывали люди. В углу, за столом, покрытым потертым зеленым сукном, сидело существо, напоминавшее оживший столб ртути из старого термометра. Оно переливалось, меняя форму, и вместо карт перед ним лежали осколки разбитых зеркал, в которых на мгновение вспыхивали чужие лица. Рядом с ним человек с пустыми глазами ставил на кон что-то, и ртутная тень протягивала щупальце, забирая ставку – кусочек его отражения. После этого человек становился чуть более прозрачным, чуть менее реальным.

В другом конце зала, у стойки, стоял мужчина, с которым, казалось, что-то было не так со временем. Он двигался чуть быстрее всех, его сигарета выгорала за пару затяжек, а лед в стакане таял на глазах. Он поставил на стойку свои карманные часы на золотой цепочке и крикнул: «Ставлю год жизни!». Крупье, существо с лицом, покрытым мелкими, как на циферблате, черными цифрами, кивнуло, и стрелки на часах мужчины рванулись вперед. Он резко постарел, его волосы поседели, а кожа покрылась морщинами. Он проиграл. Забрав часы, крупье с удовлетворением подкрутило одну из своих собственных стрелок.

Именно здесь, в этом царстве уродливых сделок, Лаки надеялся найти Шептуна. Того самого, кто слышал шепот города. Он нашел его в дальнем углу, за столиком, где тот играл в пасьянс «Косынка» на стареньком планшете с потрескавшимся экраном. Рядом с ним на стуле лежала его неизменная копия сегодняшней газеты, которая, как знал Лаки, была завтрашней – Шептун всегда знал новости на день вперед, но был бессилен что-либо изменить.

– Шептун, – окликнул его Лаки, присаживаясь без приглашения на шаткий стул. – У меня к тебе вопрос. Один. На что будешь менять?

Шептун не оторвал взгляда от планшета. Его пальцы, тонкие и бледные, как корни растений, продолжали водить по экрану, перекладывая виртуальные карты.

– Слышал, ты нашел работу. У девушки с деньгами. Ее брат – тот, кто шептался с Тишиной, – его голос был похож на скрип несмазанной двери в заброшенном доме.

– Именно так, – подтвердил Лаки, с наслаждением вдыхая отравленный воздух «Фаталитета». Ему было здесь так же комфортно, как гниению в могиле. – Что слышал о нем?

– Кирпичи в переулке за гаражом… они видели. Говорят, он ушел не один. С ним ушла его тень. Но не та, что следует за человеком. Другая. Та, что… ждала его. – Шептун наконец поднял на Лаки свои большие, влажные глаза, в которых плавали обрывки чужих мыслей. – Они играли. Не здесь. В месте, где ставки – не фишки. Где проигрыш пахнет пустотой, а выигрыш… его не бывает.

В этот момент внимание Лаки привлек стол неподалеку. Там сидели двое. Один – молодой человек с пустым, потухшим взглядом, в котором не осталось ни искорки. Другой – сгорбленный старик с руками, похожими на спутанные корни старого дерева, и колодой карт, которая отливала перламутром странного, мертвенного оттенка, как внутренняя поверхность раковины давно умершего моллюска.

– Что это за игра? – тихо спросил Лаки, чувствуя, как по его позвоночнику пробегает холодок.

– Память, – прошептал Шептун, и его дыхание пахло пылью и старыми газетами. – Старик собирает их. Воспоминания. Яркие моменты. За один ход можно проиграть первый поцелуй. Или запах бабушкиных пирогов. Он выигрывает, складывает их в свою колоду… и они тускнеют. Гаснут. Как свечи.

Лаки смотрел, не отрываясь. Молодой человек поставил на кон что-то невидимое, и старик разложил карты. Они играли в простой «Блекджек», но воздух вокруг них дрожал и искривился, как над раскаленным асфальтом. Когда старик объявил себя победителем, он протянул свою корявую руку и как будто вынул из воздуха прямо перед грудью молодого человека тонкую, серебристую нить. Она блеснула на