— Это не против законов медицины, герр Шмидт, — ответил генерал с улыбкой. — Это просто русский офицер. У нас таких много.

Судаков буквально за пару дней заменил генералу потерю его любимого адъютанта Светлова, который вроде бы сумел выжить после тяжелейшего ранения в грудь, но в строй вернётся не скоро, если вообще вернётся.

Светлов всё ещё лежал в лазарете, бледный как полотно, с трудом дышащий. Рана заживала медленно, начиналось воспаление. Лекари боролись за его жизнь, не давая никаких гарантий. Генерал Чернов навещал его ежедневно, и каждый раз выходил из лазарета с мрачным лицом.

— Держись, штабс-капитан, — говорил он, сжимая холодную руку адъютанта. — Ты нужен мне. Ты нужен России. Держись, голубчик.

Но Светлов только слабо кивал, не в силах ответить.

И вот в этот момент появился Судаков — такой же преданный, такой же понимающий с полуслова, такой же готовый служить до последнего вздоха. Генерал Чернов, человек суровый и не склонный к сентиментальности, принял его как дар судьбы.

— Александр Викторович, — сказал он в первый день, когда Судаков, ещё слабый, но уже твёрдо стоящий на ногах, явился к нему в кабинет, — ваш отец был моим другом. Я не смог спасти его тогда. Но я спас вас. Будете служить при мне?

— Буду, ваше превосходительство, — ответил Судаков, и голос его был твёрд. — Буду служить до последней капли крови. Я в неоплатном долгу перед вами и перед Россией.

* * *

За эти две недели произошло два поистине эпохальных события, решивших окончательно судьбу Александрии.

Когда союзная эскадра подошла к берегам Египта, один из английских пароходов, лишь немного уступающий в скорости английскому паровому флагману, отправился в Россию. И в тот самый день, когда я приказал расстрелять изверга-пашу в его прибрежном поместье, этот пароход вернулся обратно.

Он привёз просто ошеломительное известие: Государь придаёт такое большое значение нашей экспедиции, что для максимально быстрого получения известий от нас и передачи своих повелений и приказов приехал в Севастополь и будет там находиться до окончательного исхода нашей экспедиции.

Когда эта весть дошла до генералов, они переглянулись с таким выражением лиц, что я невольно содрогнулся. Я видел, как побледнел генерал Куприн, как сжал челюсти генерал Чернов.

— Он здесь, — тихо сказал Куприн. — Государь в Севастополе. Значит, он получит наше донесение через неделю. Максимум через десять дней.

— И через две недели мы получим его ответ, — добавил Чернов. — Дмитрий Васильевич, вы понимаете, что это значит?

— Понимаю, — кивнул Куприн. — Мы либо герои, либо…

Он не договорил, но договаривать было и не нужно.

После принятия нашего совместного с англичанами ультиматума египетской стороной наши генералы отправили своё донесение Государю и стали ждать ответа с немалым трепетом в душе.

Я это знал лучше всех после них самих. Особые отношения, волею случая и судьбы сложившиеся у меня с ними обоими, открывали мне дорогу к их душам, и они, страдая от одиночества, делились со мною самым сокровенным.

Это было для меня очень удивительно. Если бы я достоверно не знал этого, то никогда не поверил, что такие люди могут быть такими ранимыми и одинокими. Для всех они были несокрушимыми твердынями — генералы, герои, командиры. Но наедине со мной они становились просто людьми, со своими страхами, сомнениями и болью.

Чернов самым форменным образом мучился без своей Сонечки — так он, оказывается, ласково называл свою жену. Софья Павловна, генеральша Чернова, осталась в России, и каждый вечер, оставаясь один в своём кабинете, генерал доставал её миниатюрный портрет и долго смотрел на него.

— Ты, Александр Георгиевич, сам знаешь, что мы с Сонечкой вместе всего ничего, — говорил он мне однажды, когда мы сидели за бутылкой хорошего французского коньяка. — Но я без неё как без рук. даже не знаю, как я жил раньше. Вот сижу здесь, командую, распоряжаюсь, а сам думаю только о ней. Как она там? Здорова ли? Не слишком ли волнуется?

Он помолчал и продолжил, глядя в окно на ночную Александрию:

— Знаете, что самое страшное в разлуке? Не то, что скучаешь. Не то, что хочется видеть любимое лицо. А то, что боишься. Боишься, что с ней что-то случится, пока тебя нет рядом. Боишься, что не успеешь вернуться. Что последние слова останутся несказанными.

А для Куприна моя тёща, Евдокия Семеновна, оказывается всю жизнь была светом в окошке, и он не один десяток лет страдал и мучился без неё, вынужденный отдавать себя служению Государю и Отечеству.

Дмитрий Васильевич был ещё более скрытен в своих чувствах, чем Чернов. Но однажды вечером, когда мы остались вдвоём в его кабинете и разговор зашёл о семье, он вдруг раскрылся.

— Ваша тёща, Александр Георгиевич, — сказал он, и в голосе его была такая тоска, что у меня сжалось сердце, — это единственная женщина, которую я когда-либо любил. Я полюбил её, когда мы были очень юные и глупые. Она была так прекрасна, так умна, так… недосягаема.

Он налил себе коньяку, выпил залпом и продолжил:

— Она вышла за вашего покойного тестя. Хороший человек был, ничего не скажу. Достойный. А я… я остался служить на своей секретной службе. Потому что какой смысл был возвращаться в Россию, когда я не мог быть рядом с любимой женщиной. Служба стала тем способом, который позволял мне не думать постоянно о ней.

— Но вы же все равно интересовались и знали о событиях её жизни… — начал было я.

— Это немного другое, — кивнул он. — Как я мог этого не делать. Я вмешался в ситуацию когда её брат вернулся из Индии, помог ему найти свое место и закрепиться на нем. Мы с ним вместе решили, что это должно касаться только нас двоих. И возможно, что я так и не появился бы снова в жизни Евдокии Семеновны, не случись несчастья в жизни Анны. Я понял, что ей нужна помощь чтобы поддержать дочь в трудную минуту.

Это было просто что-то невероятное: эти два внешне очень суровых и решительных человека частенько изливали мне свои души. Я стал для них кем-то вроде младшего друга, почти сына, которому можно довериться.

Повод для переживания у них был очень даже весомый. Соглашение, заключённое с английским министром, на мой взгляд, было для России очень выгодным. Они поступили в соответствии с поговоркой: куй железо, не отходя от кассы.

— Видите ли, Александр Георгиевич, — объяснял мне Куприн, расхаживая по кабинету, — мы находились в уникальной ситуации. Англичане