Его тон был безупречен — сухой, официальный, лишенный какой–либо эмоциональной окраски. Фон Функ изучающе посмотрел на него, потом на меня, и, кажется, немного успокоился.

— Что ж, инспектируйте, — он махнул рукой с зажатой в ней сигарой, словно отмахиваясь от назойливых мух. — Только от вас сейчас мало толку. Мне нужны не отчеты, а снаряды, горючее и запасные части. Без этого моя группировка — не кулак, а растопыренные пальцы, которые русские могут ломать по одному.

Фон Функ, нервно сломав несколько спичек, раскурил сигару и сделал несколько торопливых глубоких затяжек, словно курил не дорогое ручное изделие кубинских мастериц, а дешевую самокрутку. Наконец, немного успокоившись, генерал, не вставая, сказал:

— Простите, что сорвался, господа. Я больше вас не задерживаю. Полковник, жду вас в восемь вечера на совещании в штабе. Думаю, что ваше присутствие будет полезным.

Мы встали, попрощались без слов, просто кивком и вышли из кабинета. В гостиницу возвращались в задумчивости, переваривая полученную бесценную информацию. Получалось, что «тигр–людоед», которого мы боялись, оказался слабым и больным. Немцы были измотаны, не укомплектованы, деморализованы и испытывали острый дефицит всего необходимого. Их ударная мощь была ограниченной. Хотя это не означало, что враг перестал быть опасным.

Возвращение в наш «гостиничный номер» после прогулки по Лозовой было похоже на возвращение в убежище. Пусть и временное, но единственное относительно безопасное место в логове врага. Из соседней комнаты доносились пьяные голоса, дружно выводящие песню «Хорст Вессель». Игнат Михайлович поморщился, но ничего не сказал.

Виктора Артамонова мы застали стоящим у стены. Он охнул от неожиданности, машинально принял строевую стойку, и побледнел, но, узнав нас, горячо зашептал по–русски, забыв о конспирации:

— Товарищи, тут такое происходит!

— Спокойно, Витя, — тихо ответил я на родном языке, тщательно закрывая за нами дверь. — Что случилось?

— Слышал… я слышал разговор из соседней комнаты, — он кивнул на стену. — Там офицеры–танкисты. Три человека. Они очень громко говорили…

Игнат Михайлович молча снял фуражку, положил ее на тумбочку и устало провел ладонью по лицу, но его взгляд был собранным и цепким.

— И о чем же они там спьяну трепались, сынок?

— О скверном состоянии материальной части, — Виктор нервно облизал пересохшие губы. — Один, с хриплым басом, кричал, что из восьми его «Панцеров» на ходу только пять. Остальные — или движок перегревается, или трансмиссия сыпется, а запасных частей нет. Другой, помоложе, орал, что у танков его взвода полностью «убитые» пушки. А потом они ругали какого–то генерала Функа, который требует от них невозможного. Говорили, что горючего осталось на ползаправки, не больше, а снарядов на две минуты боя.

Я перевел взгляд на Игната. Старик кивнул с довольным видом. Эта информация «снизу» подтверждала слова генерала фон Функа и была бесценной. Похоже, что немецкая группировка балансировала на грани коллапса.

— Молодец, Витя, — похвалил я бойца. — Запомнил все детали?

— Так точно. Старался не упустить ни слова.

В этот момент дал о себе знать мой организм — мочевой пузырь настойчиво потребовал опорожнения.

— Мне нужно выйти по нужде, — буркнул я. — Где здесь может размещаться туалет?

— Дежурный говорил, что «удобства» во дворе, — ответил Артамонов. — Сказал, деревянный сарайчик, не промахнешься.

— Прекрасно, — я поморщился. — Настоящий курорт.

Пройдя по коридору, я вышел через черный ход на задний двор бывшего общежития техникума. Его территория представляла собой стиснутую деревянными заборами земляную площадку, утоптанную до твердости асфальта. Большая часть пространства была завалена сломанной мебелью, пустыми ящиками и битым кирпичом. В дальнем углу, под сенью двух полузасохших акаций, стоял тот самый деревянный сарайчик, классический «туалет типа сортир» на три «очка». На входной двери трогательно красовалось отверстие в форме сердечка.

Двор освещался одним–единственным керосиновым фонарем, висящим на козырьке у заднего входа в здание. Он отбрасывал желтоватый, неровный круг света, диаметром всего метра в три, за пределами которого царила непроглядная, бархатная тьма. Сунувшись было в сортир, я «глотнул» мерзкого зловония и пулей выскочил обратно, жадно вдыхая свежий воздух. Пришлось, сберегая здоровье, пописать рядом. Как только я сделал свои дела, и с облегчением развернулся к входу в «гостиницу», мне навстречу вышел немецкий офицер. Его лицо в полумраке показалось знакомым. Через пару секунд я его вспомнил и похолодел.

Передо мной стоял гауптман Вальтер Крюгер, командир саперной роты второго полка 25–й дивизии. Тот самый не в меру любопытный, и дотошный офицер, с которым я вел нервный разговор три дня назад, во время разведки подступов к артскладу у разъезда №47.

Его круглое, обветренное лицо сначала расплылось в улыбке — он тоже узнал меня, но почти мгновенно исказилось гримасой крайнего недоумения. Его глаза впились в мои ярко–желтые петлицы Люфтваффе, прекрасно видные даже в скудном свете фонаря.

— Шульц? — растерянно произнес Крюгер. — Лейтенант Шульц? Но… как это понимать? Что это за маскарад?

Внутри у меня все оборвалось. В мозгу промелькнула фразочка из анекдота про Штирлица: «Это конец. А где пистолет?»

Стрелять было нельзя, но тело среагировало само, без участия сознания — я сделал шаг навстречу, и резко пробил ему в печень. От неожиданности и дикой боли Крюгер даже крикнуть не смог — коротко пискнул и сложился пополам. Фуражка улетела в сторону, а я схватил его за подбородок и затылок, и провернул голову на шее. Раздался тихий, сухой хруст, словно от сломанной ветки. Тело гауптмана мгновенно обмякло и рухнуло к моим ногам.

Я стоял над ним, тяжело дыша, в ушах оглушительно звенело. Но терять время на рефлексии было нельзя — в любой момент кому–нибудь из постояльцев «гостиницы» могло приспичить сходить по нужде. Оглядевшись, я поднял еще теплое тело и потащил в зловонный мрак сортира. И там, без лишних сантиментов, с трудом запихал дохлого немца в обдристанное «очко». Раздалось мерзкое чавканье. Гауптман Вальтер Крюгер, командир саперной роты, упокоился на дне вонючей выгребной ямы. И таким образом, на мой взгляд, должен был закончить свой жизненный путь каждый мерзавец, пришедший с оружием в руках на русскую землю.

Я выбрался наружу, старательно дыша ртом, чтобы не блевануть от удушающей вони. И тут заметил, что фуражка гауптмана, сбитая при ударе, откатилась в сторону и лежала на самом видном месте — в круге света от фонаря.

Я кинулся к ней и уже