«А знаешь, — сказала Евгения Александровна, — ты очень похожа на Наташу».

«Ты тоже похожа на мою маму, — ответила ей девочка. — Ты тоже маленькая…»

«Пойдешь со мной?»

Девочка посмотрела на солдата. Тот улыбнулся и кивнул головой.

Евгения Александровна сказала мне:

— Если спросить, кто кому должен быть благодарен — она мне или я ей, — на это трудно ответить. Мне кажется, что так у всех, кто усыновил, в грозные годы войны осиротевшего ребенка. Чем несчастнее был ребенок, чем больше он требовал заботы, — тем он становился дороже.

В старой тетради, где была сделана эта запись о ленинградских матерях, к сожалению, не нашлось адреса Евгении Александровны. Я помню, что она живет на Васильевском острове. Отчетливо вспомнилось мне, что в конце разговора она сказала:

— Да, я уверена, что забота о Леночке помогла мне спасти и самоё себя.

Вероятно, это действительно так.

С ЧЕГО БЫ ЭТО?

Алексей Иванович Кочкарев сам никогда не слушал лекций, которые читались в клубе, где он был директором. Он считал себя выше этого.

Но, никогда не бывая на лекциях, Алексей Иванович любил задерживать лектора в своем кабинете и запросто поговорить с ним. Как культурный человек с культурным человеком. О современных проблемах, о данном этапе. После такого разговора он чувствовал себя каким-то освеженным.

…И вот они сидят друг против друга — директор клуба и педагог, прочитавший только что лекцию о родительском авторитете и силе личного примера в воспитании детей.

— Вот, скажите, — говорит Алексей Иванович проникновенным голосом бывшего руководителя художественной самодеятельности, — откуда берется детская ложь?

Утомленный лектор не уверен, что ему следует повторять свою лекцию специально для директора клуба, однако уклониться от разговора тоже считает неправильным. Он уже готов приступить к объяснениям, как вдруг на столе директора клуба звонит телефон.

Алексей Иванович, поморщившись, взял трубку и сразу же заговорил измененным голосом:

— Вам директора?… Его нет. Вышел… Куда? Он передо мной не отчитывается… Повторяю: директора клуба здесь нет!.. Когда он будет? Не знаю… Кто говорит?… Посторонний. Могу передать по слогам: по-сто-рон-ний! Понятно?

Тут Алексей Иванович сердито бросил трубку на рычаг и раздраженно сказал лектору:

— Не дадут поговорить!.. «Кто у телефона?» Подумаешь! Так я и обязан докладывать всякому… Так вот, поймите мое положение: лжет мальчик нагло, прямо в глаза. По всякому поводу и безо всякого повода. Что вы на это скажете? По какой причине? Кто научил? И груб. Откуда она — грубость в ребенке, растущем в культурной семье, у культурных родителей? Не торопитесь отвечать, я вам сам скажу. Всё потому, что нет настоящего воспитания в школе. Не обижайтесь, но школа не на высоте. Куда это годится, в самом деле? Ну, ошибся мальчик, неправильно решил задачу. Не ошибается тот, кто ничего не делает. А учитель ставит двойку. Я и говорю сыну: «Подлец твой учитель! Пойду и поговорю с ним. А ты послушай». Приходим в школу, заходим в учительскую, и говорю я учителю: — «Вы бы хотя для разнообразия поставили моему сыну хорошую оценку, а то всё двойки и двойки…» Что же мне ответил учитель? «Вы бы, — говорит он, — хотя бы для разнообразия заставили вашего сына готовить уроки…» Острит! Понимаете, вместо того чтобы ответить мне по существу, острит. Тут я, конечно, не вытерпел и заговорил с учителем со всей прямотой и резкостью. А он что? «Прежде всего, — говорит, — попросим вашего сына выйти за дверь и подождать. Ему незачем быть свидетелем такого недостойного разговора. Пусть выйдет, а мы поговорим более спокойно и постараемся понять друг друга». — «Нет, — заявляю я, — пусть постоит здесь. Я отец и лучше знаю, где должен находиться мой сын. Пусть послушает». А учитель говорит моему сыну, чтобы он вышел, и он выходит. Какой же после этого может быть авторитет у отца? И где же тут контакт между школой и семьей?

Алексей Иванович, перейдя на проникновенно-грустный и доверительный тон, продолжал:

— Так вот, сейчас в младших классах закончились экзамены. Все товарищи моего сына перешли в следующий класс, а он остался на второй год в том же классе. Даже до экзаменов его не допустили. Пять годовых двоек! Пять! Единственная пятерка. Грустная шутка. И опять я пришел в школу к классному руководителю. Говорю: «Допустите его к экзаменам! Он должен перейти в следующий класс. Вот жена тоже говорит, что нашему Владику стыдно оставаться на второй год, ведь он мальчик с такими способностями…» Что же мне отвечает классный руководитель, педагог, так сказать? Он прямо так и говорит: «Вы сами виноваты. В году баловали своего Владика, в каждой двойке обвиняли учителей, а не его. И он ничего не делал, ваш сын. Уроки пропускал. В кино по десять раз на одну и ту же картину ходил, благо бесплатно». Так что же, мне у своего ребенка деньги за вход в клуб брать? Ну, распорядился, чтобы моего сына пропускали во всякое время в кино бесплатно. Так можно ли отца упрекать за это? Не грубо ли со стороны учителя? Нет, я этого так не оставлю! Буду жаловаться… Много еще неурядиц в вопросах воспитания детей. Конечно, сына своего я смогу защитить. Но иногда всё-таки задумываешься, что бы такое сделать, чтобы он не лгал, не грубил, не ленился. Вот и возникает потребность поделиться мыслями с понимающим человеком. Хотя ничего, конечно, вы мне не в состоянии посоветовать. Знаю, знаю: как только дело доходит до советов по конкретному поводу, тут лектор и в кусты… Не обижайтесь, не обижайтесь. Я ведь сам культурный работник. Конечно, ваша лекция, вероятно, была очень полезна для масс. Я лично лекций не слушаю. Что можно сказать в лекции? То, что давно всем известно. Будьте здоровы. Очень приятно было поговорить с вами.

Алексей Иванович встал и тем самым дал понять лектору, что разговор закончен.

ВМЕСТЕ СО ШКОЛОЙ

Петр Сергеевич шел в школу, как ему казалось, в последний раз.

Четыре года он бессменно был председателем родительского комитета. Сын, окончивший школу, еще будет приходить на традиционные встречи выпускников, а ему, отцу, здесь нечего будет делать. Сейчас он отчитается перед родителями и, возможно, больше сюда уже не вернется. Может