После ее выпуска из лицея мы уехали на неделю. Аманда выбрала Барселону. Она целыми днями, не уставая, гуляла по парку Гуэль, трогала разноцветные мозаики, с детским восторгом любовалась саламандрой Гауди. Муж тогда впервые не поехал в отпуск с нами.

Я встряхиваю коробку и не могу представить, по какому случаю Аманда наденет платье, которое я себе нарисовала. Она никуда не выходила со дня нашей поездки в горы. Она носит пижамы, спортивные костюмы, на работу ходит в футболке с логотипом бара. Но сейчас ее вызывают только по выходным. Когда она обслуживает клиентов, не смотрит им в лицо, поэтому ее стараются ставить на мытье чашек и стаканов. Мне об этом рассказала Рубина, владельцы бара ее знакомые. Сама я никогда даже не прохожу мимо этого бара.

Милан вернул мне потухшую дочь. В коробке, которую я верчу в руках, может оказаться надежда. Вдруг кто-то вспомнил о ней здесь, пригласил ее на праздник. Аманда согласилась, решила пойти в платье, заказала его в «Заландо». Она достанет свои любимые босоножки из прошлой жизни, те, со змеей на заднике. Это станет началом чего-то нового. Сейчас июнь, впереди бескрайнее лето. Со временем к ней вернется желание учиться, и, может быть, она поступит куда-то поближе.

Я пытаюсь снять клейкую ленту с коробки, но вовремя останавливаюсь: Аманда заметит, если я открою ее посылку. Я ставлю коробку на стол, я так и вижу Аманду танцующей, как раньше, в восемнадцать. Кажется, это было вчера, но теперь все по-другому.

А может, она уже пожалела о покупке. Она бросит платье на стул в своей комнате, даже не примерив. Если оно черное, я могла бы надеть его на первый концерт хора. Он пройдет на открытом воздухе, на море, маэстро Мило уже договорился с концертным залом Флайяно.

Я оставила ее слишком одинокой в городе. Аманда вернулась другой. Я думала, она чересчур увлеклась новыми друзьями, а оказалось, они существовали только в моих фантазиях.

После ее отъезда я заполняла дни пациентами. Старалась работать до изнеможения. Дома к холодной половине двуспальной кровати добавилась пустая комната Аманды. Они ушли с разницей в несколько месяцев – отец и дочь. Мой муж, наша дочь. В ноябре я выключила радиатор и закрыла дверь в комнату, где она выросла. Так я столкнулась с зимой лицом к лицу.

«Надо дать ей свободу», – говорила я себе и ради этого не садилась на поезд. Я с трудом занималась повседневными делами и не осмеливалась на большее. Я не хотела, чтобы она видела, какой я стала. Я приручила страх за нее, который съедал меня поначалу. Место, о котором Аманда так мечтала, не могло причинить ей вреда.

Прежде чем вырвать сумку из рук, ее изо всей силы ударили по уху. Она даже не видела нападавших, на этом участке улицы было темно. К ней молча подкрались со спины, она запомнила только, что их, кажется, было трое, все высокие и худые. Голова кружилась, пронзительный свист оглушил ее. Она прислонилась спиной к припаркованному у тротуара внедорожнику и сползла вниз. После нападения, когда Аманда позвонила мне с неизвестного номера, она не могла сказать даже, сколько просидела там в пыли и проплакала. Из уха текла кровь: сережкой порвало мочку.

Она не могла сказать мне, проходил ли кто-нибудь мимо, но никто ей, разумеется, не помог. Это случилось вечером, по дороге от метро к дому, которая занимала всего семь минут.

Соседка открыла ей дверь, послушала ее с минуту, обе при этом стояли в дверях. Она не заметила крови ни на ухе, ни на воротнике. Она одолжила Аманде телефон, чтобы позвонить мне, а потом ушла, извинившись и сказав, что ей надо готовиться к завтрашнему экзамену.

«Она даже не предложила мне стакан воды», – жаловалась Аманда.

Я утешила ее, насколько это возможно на расстоянии. Не сесть на поезд и в тот раз точно было ошибкой. Я так уважала ее свободу, что оставила ее одну, когда была ей нужна. Некоторые границы слишком тонки для такой нерешительной матери, как я. Но неужели самые уверенные родители всегда знают, что нужно делать?

– Успокойся, я в порядке, – сказала она, и я поверила ей.

Я до сих пор сомневаюсь, что она все мне рассказала о том вечере. Но тогда я подумала, что ничего особенно страшного не произошло. В конце концов, у нее украли только предоплаченную карту и телефон. Рана несерьезная, быстро заживет. Я не учла самой страшной потери того вечера: вместе с сумкой у нее вырвали веру в этот мир.

Мне казалось, Аманда быстро забыла о случившемся. Она не хотела больше говорить об этом ни со мной, ни с отцом. Вот только рефлекс остался: она отскакивает в сторону, когда кто-то резко к ней приближается. Ночью она дремлет при свете, и только когда рассвет проникает в окно, щелкает выключателем и проваливается в глубокий сон. Но больше всего меня поражает бесполезный маленький ножичек, который она иногда носит в кармане.

13

Тем летом, когда я выходила замуж, Дораличе приехала из Канады на несколько недель. Я поздно узнала об этом: приглашения давно были разосланы. Все остальные мои подруги обещали быть. До назначенной даты оставалось совсем немного времени, так что я отправила приглашение Дораличе на адрес ее родителей с просьбой подтвердить, что она придет. Но я не получила ни подтверждения, ни даже поздравления по телефону. Может, она уже уехала, а может, мне следовало самой позвонить ей, а лучше – пригласить лично. Вот только я была так занята в те дни.

Мы столкнулись у парикмахерской – я выходила с репетиции свадебной прически: мои волосы были убраны в пучок. Дораличе шла с пакетами домой из супермаркета. Мы остановились, стояли на самом солнцепеке.

– Так что, замуж выходишь? – спросила она с непривычным легким английским акцентом.

– Да, мы с Дарио помолвились весной. Да и пора, разве нет? Все-таки мне двадцать восемь.

Я тут же пожалела о том, что сказала. Она была моей ровесницей, но семьи не намечалось, или она это скрывала. Она выглядела одинокой. Хотя что мы на самом деле могли знать о ее жизни после переезда, кроме того, что она жила в Торонто? Я не могла представить ее среди небоскребов на берегу озера, там, где зима по полгода. Какой она стала, Дораличе?

Она вся вспотела в своих джинсах грубоватого покроя и синтетической футболке. Мне тоже было жарко, я слегка коснулась ее руки, отвела в тень под карниз здания. Она поставила пакеты на тротуар, в них были покупки для матери: моющие средства, упаковки пасты.

– Ты придешь? – спросила я.

Дораличе бросила на меня быстрый взгляд и, наклонившись, стала переставлять свои пакеты.

– У меня нет праздничного платья, – сказала она, выпрямляясь. – К тому же я улетаю на следующий день, надо будет собираться.

Я вздохнула. Даже не знаю, был это вздох разочарования или облегчения. Прядь из пучка выбилась и скользнула сзади по шее.

– О платье не волнуйся: церемония неофициальная, – успокоила я ее. – Так что смело приходи, даже если передумаешь в последний момент.

Она бы, может, и передумала, но все непросто. Мне же надо заранее рассчитать количество гостей в ресторане.

– Кстати, я тебя не задерживаю, – прибавила она. – У тебя же, наверное, столько дел.

Дораличе улыбнулась мне на прощание. Взяла пакеты и пошла с ними назад на солнце, не оборачиваясь. Она забыла меня поздравить.

В предсвадебные дни я больше не вспоминала о ней. Тем вечером я отправилась на ужин с Дарио, мы перепробовали все блюда свадебного стола и все вина. Я смеялась, сияла и была счастлива. Мы выбрали имена будущих детей. Девочку решили назвать Амандой. В тот вечер она родилась в наших мечтах.

Мэру потребовалось десять минут, чтобы зарегистрировать наш брак. Он зачитал нам супружеские обязательства, показал, где расписаться.

– И это называется свадьба? – спросил отец у свата далеко не шепотом.

Дораличе не пришла, мы больше не были подругами, как когда-то.