Донателла Ди Пьетрантонио
Хрупкий возраст
Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010 г.)
Главный редактор: Яна Грецова
Заместитель главного редактора: Дарья Башкова
Руководитель проекта: Елена Холодова
Арт-директор: Юрий Буга
Дизайнер: Денис Изотов
Редактор: Елена Барзова
Корректоры: Елена Биткова, Мария Стимбирис
Верстка: Максим Поташкин
Разработка дизайн-системы и стандартов стиля: DesignWorkout®
Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.
Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
© 2023 Giulio Einaudi editore s.p.a., Torino
Публикуется по согласованию с международным литературным агентством ELKOST, Барселона, Испания
© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2025
* * *
Каждой выжившей
Естественной смерти не существует: ни одно несчастье, обрушивающееся на человека, не может быть естественным, ибо мир существует постольку, поскольку существует человек.
СИМОНА ДЕ БОВУАР.
Очень легкая смерть[1]
Аманда
1
Беспорядок, обнаруженный утром, напоминает, что я больше не одна. Аманда вернулась, я смотрю по сторонам и всюду натыкаюсь на следы ее присутствия: на подлокотнике дивана тарелка с недоеденным куском хлеба, что-то недопитое в стакане. Скомканное одеяло в углу, рядом книга обложкой кверху, раскрытая все на той же странице.
В последнее время мой сон уже не такой чуткий, я почти не слышу, как она бродит по дому. Только иногда, повернувшись на бок в кровати, ощущаю, как вибрирует пол в моей комнате от ее запоздалых шагов.
Я не знаю, во сколько она проснется. Пью кофе, оставляю на столе печенье и чашку, уцелевшую с того времени, когда Аманда была подростком. Луч солнца падает на чашку, освещая жующую сено корову.
Я оставляю на плите пустой молочник, своего рода сообщение: погрей себе молока. Она сможет разбавить им оставшийся в кофеварке кофе или просто проигнорирует все это. Сможет оценить мою заботу или рассердится, что я нянчусь с ней как с маленькой.
Я никак не могу уследить за ее рабочим графиком, если это можно так назвать: мне кажется, она приходит и уходит всегда в разное время. Но вопросы на эту тему ее раздражают. Поэтому я стараюсь пересекаться с ней хотя бы за едой.
Проверяю, найдется ли в холодильнике что поесть посерьезнее, если она проспит завтрак. Яйца, сверкающие скорлупой, утешают меня. Она все такая же худая, моя дочь.
Убираю с ковра туфли и шлепанцы, заправляю диван. Стыдно, если кто-нибудь придет и застанет такой бардак. Телефон Аманды выключен, валяется под одеялом.
Можно идти. Пишу: «Я у дедушки». Оставляю записку возле вазы с желтыми тюльпанами. Рисую сердечко и тут же стираю.
2
Мой отец живет на полпути из поселка в горы.
Этим утром он не в поле, сидит возле камина, недовольный. Когда он дома, время для него еле ползет: газета наскучивает с первой же полосы, а по телевизору одна болтовня.
– Ты должна поехать со мной кое-куда, – объявляет он.
Солнце такое яркое, что глазам больно. Отец никогда не носил солнцезащитных очков, жмурится каждый раз, когда очередной луч ослепляет его. Поворот за поворотом мы поднимаемся на его старой «Браве» все выше, у меня стреляет то в одном ухе, то в другом, гул мотора становится громче. Он сосредоточен на дороге: лицо передергивается на каждой выбоине в асфальте, нос заострился, губы крепко сжаты. В какой-то момент он, будто опомнившись, спрашивает об Аманде.
– Она спала, – отвечаю я, и мы снова молчим.
Перед нами гора. Свежая зелень ползет вверх по склону, окрашивает вековой буковый лес и то, что пастухи называют проплешинами, – места, где деревья больше не растут и простираются большие луга. За лугами еще зима.
Постепенно дорога становится более знакомой: сколько раз он ходил здесь пешком, когда дорога еще была немощеной, а то и просто тропой. Теперь он проедет здесь хоть с закрытыми глазами. Отец смотрит в окно: он родился там, на этой полоске возделываемых полей, а через двадцать пять лет я тоже родилась там. В этой долине он был молодым, а я – ребенком. Потом мы переехали туда, где он живет сейчас. А здесь он занимался охотой и иногда браконьерством.
Давно мы не приезжали в горы вместе, даже и не счесть, сколько лет прошло. Отец чуть приоткрывает окно, глубоко дышит. Забывает об эмфиземе, аортальном стенозе, его впалые бледные щеки слегка зарумянились. Ему всегда не хватало воздуха, который он оставил здесь.
Мы добрались, куда он хотел, припарковались на обочине дороги.
«Домик Шерифы» все еще на месте, хотя самой ее уже нет. Я помню, как я сидела здесь среди туристов, за уличным столиком, в дыму от жарки арростичини[2]. Как помогала накрывать на столы, когда просили.
Едва распустившиеся листья буков почти касаются крыши.
– Этот кусок леса по-прежнему наш, имей в виду на будущее, – говорит отец, указывая на родовое имение своей семьи.
«На будущее» – это когда его не станет. Он объясняет, что я смогу обратиться в лесное хозяйство и рубить дрова на зиму. Он знает, что я не стану никуда обращаться и что в моем доме никогда не было открытого огня.
– Ты привез меня сюда, чтобы бросить в лесу? – шучу я.
– Мало же ты видишь.
Отец переходит улицу, сворачивает на подъездную дорожку, заросшую травой. Я неохотно следую за его болезненными шагами, я знаю, чтó там.
Вывеску кемпинга я помнила другой: с тех пор она потеряла несколько букв, а М повисла вверх ногами и превратилась в W. Ветка ежевики оплела запертые на подвесной замок ворота, я и не знала, что у отца есть ключ. Он с силой толкает створки, металлические трубы вязнут в заросшем грунте, но в итоге поддаются, и отец направляется к обветшавшим, давно заброшенным кирпичным постройкам. Под навесом несколько умывальников для гостей, кое-где прошлись вандалы: например, двери туалетов сорваны. Мы идем вдоль длинной стороны бассейна, отец по-прежнему на несколько шагов впереди. На дне мусор, сломанные ветки, над ними возвышается деревце – оно выросло там невпопад, по ошибке. Площадки для палаток больше не видно: все заросло бурьяном.
– Ты мне объяснишь, зачем мы сюда приехали? Кто дал тебе ключ?
– Хотел показать тебе, насколько меньше стало это место.
Я пожимаю плечами: все, я посмотрела, можно ехать назад. Это место меня не интересует.
– Все это тоже станет твоим, – говорит отец.
Я так встревожилась, что аж горло перехватило.
– Быть того не может. Ты же продал этот участок.
Отец сознается, что долго пытался, но ничего не вышло.
Какое-то время я молчу под птичье хоровое пение. Его регулярно прерывает соло кукушки.
– После того, что случилось, никому он не был нужен, даже даром, – будто оправдывается отец.
– Вот и мне не нужен, это место меня пугает.
Я повысила голос, эхо возвращает последние слоги. Земля станет моей против моей воли, я единственная
