Для начала он рассмотрел: четыре штанины, заправленные в четыре сапога, и четыре рукава, засунутые в четыре перчатки…

Потом медленно, со страхом поднял взгляд вверх и увидел воротники… А над ними, хотя можно было бы сказать под шапками, обнаружились два лица. Одно более старое, давно не бритое, с твердым выражением… И одно молодое, точнее говоря, очень молодое… Оно казалось безбородым.

Лицо старого военного, можно было бы сказать ветерана, казалось, стало еще более твердым, когда тот приказал:

– Пойдешь с нами!

Лицо молодого солдата оставалось точно таким же вдохновенным, когда он восторженно призвал:

– Пойдемте, вас зовет королева. Прошу вас, ради нее!

Ветеран грубо рявкнул на молодого солдата:

– Сынок, солдат никогда не говорит, почему и куда идет. За солдатом идут без всяких объяснений! И тем более без просьб! Давай-ка, повтори, чтобы я услышал, справишься ли ты с этим!

Молодой солдат постарался:

– Пойдемте с нами!

Однако какой-то черт никак не оставлял его в покое, и в результате он добавил еще кое-что:

– Возможно, дело затянется, возьмите с собой всё необходимое… И ваши перья, и светильник, если вы к ним привыкли…

Ветеран снова рявкнул:

– Нет, сынок… Нет, ни в коем случае… С солдатом уходят сразу! Без объяснений куда и зачем, без личных вещей! Перья он получит от королевы. Получше чем те, что у него есть! А раздобыть хороший светильник будет нетрудно, насколько я вижу, нелегко было бы найти худший, чем этот его.

ДО ЭТОГО ОН ЕЩЕ НИЧЕГО НЕ СКАЗАЛ… Но ему показалось, что сейчас подходящий момент:

– Разумеется… Но только могу ли я… могу ли я докончить хотя бы фразу? Всего несколько слов…

Более старый солдат действовал неумолимо:

– И никаких прощаний с родными, я этого терпеть не могу!

Может быть, ветеран его неправильно понял, он попытался объяснить:

– Да у меня никого и нет. Живу один, не будет никаких слез, объятий, попыток вырваться… Речь идет только о нескольких словах…

Младшему солдату, похоже, было неприятно, и он разговорился:

– Да оставьте… Будете там писать. И больше, и вдохновеннее. На радость королеве, на радость подданных Неаполитанского королевства, на общую радость всех, до кого дойдет эта история… Будете писать во время похода, сколько вам угодно и все что угодно… А это ваше вы однажды спокойно закончите после возвращения. Кроме того, это просьба королевы. Которую, правда, отвергнуть нельзя никак. Впрочем, я могу улучшить ваше настроение уже сейчас… Участие в этом походе оплачивается! Причем весьма солидно, пиастр[4] за слово! Знаете ли вы, сколькие откликнулись? Говорят, что кроме вас отобрали еще только девять человек, самых известных… Нам нужно очень много солдат, чтобы защититься от желающих, которые являются ко дворцу без приглашения… Кричат перед воротами, бьются об них: «Откройте, и мы бы что-нибудь написали!» Целые полностью вооруженные отряды из десяти человек разгоняют их, а чтобы собрать всех вас, избранных, по городу разослали всего лишь несколько военных. Давайте, не можем же мы, взяв писателя под мышки, тащить его по этой слишком жаркой ночи и слушать ругань выглядывающих из окон. Любопытные заснут, как только мы пройдем мимо… Наш путь лежит в прославленный Амальфи[5], туда, где королева хочет купить бумагу… Все будет торжественно, весело, это вовсе никакой не военный поход, никто не пострадает, тем более не погибнет!

Ветеран выкатил глаза и не мог поверить своим ушам:

– Браво, сынок, рассказывай, рассказывай поподробнее… Ты и про нашу численность рассказал… И даже выболтал, куда мы направляемся… болтай отсюда и до самого Амальфи… А что же ты не рассказал еще и про то, какой цели послужит эта бумага?! Во время войны ты бы и до утра головы не сносил из-за всего этого.

И подтвердил эти слова резким движением указательного пальца на уровне адамова яблока.

– Смотри на меня и запоминай… Значит, так, тут и легче, и быстрее всего можно оторвать голову от стебелька шеи!

И продолжил хриплым голосом:

– Я твой покровитель, опекун, но мне до тебя дела нет… За такое мне приказали бы тебя уничтожить! Поначалу ко мне прикрепят кого-нибудь вроде тебя, чтобы доучить солдатской службе, но только мы станем друзьями, сблизимся как отец с сыном-первенцем, как вдруг придет приказ уничтожить его – задушить, резануть ножом по горлу, воткнуть штык между третьим и четвертым ребром… Имей в виду, в таком случае ты как жертва будешь меньше всего сучить ногами… Если прикажут, хряпну тебя по затылку, да так, что ты ничего и не почувствуешь!

А потом закончил по-родительски доверительно:

– Сынок, я больше такого выносить не могу, кто знает, сколько времени мне понадобится, чтобы забыть тебя, а мне хотелось бы прожить мою старость спокойно… Благо тем, кого сыновья убивают во сне: такие отцы и не знают, что их постигло ночью, их сон мгновенно срастается со смертью… Отец, который убивает сына, страдает гораздо больше… Ну почему я должен, родной ты мой, каждый день трястись за тебя и за себя?!

И поскольку молодой воин стыдливо повесил голову, а тот, к кому стучали в дверь, больше не имел, что сказать, ветеран с твердым выражением лица резко произнес:

– Хватит! Дискуссия закончена!

И отошел на шаг в сторону, чтобы суметь еще раз с силой ударить ногой по открытой двери – по-видимому, для того, чтобы усилить впечатление от своего приказа:

– Выступаем!

ДВЕРЬ… От последнего удара огонек светильника в доме наклонился и задрожал от страха.

Ввиду этого внутри больше ничего не было видно, в том числе и светильника с налитым в него рыбьим жиром, в котором был укреплен витой локон овечьей шерсти.

Ввиду этого не было видно ни отложенного в сторону пера… Ни наполовину исписанного листа белой бумаги на высоком столе.

В темноте остались и те первые слова, с которых все началось… Возможно, они были и последними.

Молодой солдат действительно не годился для такой службы. Перед тем как все трое двинулись, он вежливо и аккуратно прикрыл дверь, чтобы та не стояла столь ужасающе открытой – дом без огонька светильника выглядел как засохший глаз.

Поход

Вторая часть

Штанины, рукава

Время войны

Запутанные рыбацкие сети

Сентябрьский день

Ступни, ладони

Кончики мечей, шпоры