– Не знаю, что сказать, но моим делом было передать вам то, что я чувствую. Тот лютнист, ей-богу, был весьма сердит на вас… Если я смею заметить, возможно, не только из-за денег. Скорее из-за того, что его музицирование никто не описал, ни одним словом не похвалил!

– Кроме этого мы имеем еще и молчание прислуги… А потом следует бормотание. И всезнающие комментаторы. Правда, анонимные.

– Пожалуй, это всё. Наиболее важное. Это последнее я, в сущности, считаю совсем неважным, да уж ладно с ними, чтобы потом никто не сказал, что я о чем-то умалчиваю.

– Моя оценка – бумага исключительная!

– Кроме этого листа, который звучит… Звучит так, будто кто-то, уж извините, чавкает, как баран!

И ЕЩЕ СЛЕПОЙ ЧЕЛОВЕК СКАЗАЛ… Другими словами, сделал вывод:

– Вот почему у вас избыток листов бумаги. Туда, кроме рубашки, еще много чего попало.

А прощаясь, добавил:

– Когда ходите, смотрите под ноги!

Пробормотал как бы себе самому:

– Они думают, что всё видят.

НА СВЕТ… За все, что можно увидеть, отвечали сами члены цеха, бумага внимательно рассматривалась через увеличительное стекло.

Затем через нее смотрели на свет, подняв к небу… В частности, и для того чтобы узнать, насколько просвечивает солнце, и еще больше – насколько глубоко бумага впитывает свет. Ибо и неполная стопка листов должна вести себя как лучший мрамор и оставлять впечатление, что она не просто «впитывает» в себя свет, но и частично «излучает» его в течение ночи. Кто видел белый мрамор из Каррары, знает, к чему стремились производители бумаги без изъяна…

Затем один за другим были рассмотрены все листы под различными углами для того, чтобы установить, сделан ли, как требуется, особый водяной знак цеха. Он был действительно необычный, нигде не изображали такие знаки, как: крест («croce»), корона («corona»), лилия («giglio»), шишка («pinnocchio»), меч («spade»), знамя («bandiera»), трезубец («tridente»), олень («cervo»), конь («cavallo»), вампир («mannaro»). …И вообще, любой похожий знак, который часто использовался другими мануфактурами.

На бумаге из Амальфы изображали контуры мальков («novellame»), которые плавали на листах, подобно рыбкам в воде первой бистерны на мельнице. Они появлялись то тут, то там, иногда это были всего два малька на одном листе… И блики света… На другом листе уже собиралась стайка… А под ними виднелись их робкие тени… На следующем листе стайка разделялась и расплывалась, чтобы покинуть бумагу, минуя край листа… Это был тот особый водяной знак, тайну которого цех долго сохранял в секрете.

Хотя казалось, что теперь, когда уступили неумолимой королеве, все это больше и не имеет какого-то особого смысла… Возможно, бумагу действительно нужно производить в как можно большем количестве, как делают это все другие. А водяной знак мог бы быть попроще и всегда поставленным на одном и том же месте, а не перемещаться.

До этого, имея в виду всё еще действующие критерии, десять листов были одобрены на самом верху конгрегации – они могли носить знак того, что произведены в Амальфи.

Один лист отвергли как несовершенный. Говоря точнее, он остался в стороне.

К тому же он содержал какой-то неопределенный запах.

И какую-то горечь.

И в его ткани была замечена грязь, что-то такое, как пылинка, чешуйка, место, которое недостаточно «впитывает» и тем более «задерживает» свет…

Ах да, в нем чувствовалось и нечто весьма неприличное, «primitivo».

ОДИН ТОЛЬКО ВИТАЛО МОГ ОТВЕТИТЬ… Из-за чего произошло такое отступление от предусмотренных норм?

Он что-то знает, возможно, что-то скрывает.

– Зовите его!

И когда Витало позвали, он пришел с опущенной головой и признался, что ел дикий гранат, в этом году тот созрел раньше обычного…

Но делал это довольно далеко от бистерни, оправдывался он…

Не может быть, чтобы в бумажную кашу что-нибудь попало, никогда раньше с ним такого не случалось, да он даже и не дышит, когда работает на мельнице…

Однако никто не слушал его отговорок. Как он посмел? Так вот оно, значит, что непонятно на запах, жгуче на вкус, морщинисто на вид и шершаво на ощупь, а на звук, как будто кто-то чавкает с набитым ртом, это была частичка семени дикого граната… И к тому же это место на бумаге отличается по цвету, оно не такое белое!

Витало не только сильно отругали, но ему вообще не заплатили за сделанную работу. Он же выговоры и денежное наказание принял спокойно, так, как свойственно людям, которые привыкли к тому, что другие всю жизнь им недодают. Единственное, о чем он попросил, это оставить ему испорченный лист. Даже предложил его выкупить. Он уже долго копит деньги и накопил уже целую пиастру…

Вот сейчас он ее принесет и высыпет перед членами цеха. Он держит ее в ступке, потому что там одна мелочь… Он не обманывает, пусть они сами пересчитают всё до самой мелкой монеты.

Ему ответили:

– Об этом не может быть и речи! Чтобы ты уничтожил репутацию, которую мы зарабатывали годами! Да и вообще, на что он тебе?! Насколько нам известно, ты неграмотен!

Гранат, зерна

«Спросите Витало. Только он один всё видел!»

ПОЭТЫ, ОБОБЩЕННО ПИСАТЕЛИ…

Теперь могли приступить к делу поэты, обобщенно писатели, весь их десяток, чтобы сочинить письмо, против которого Пандолфело Пископо не сможет устоять. Каждый получил по одному листу.

Предложения и попытки оказались разнообразными, однако ни одно из них королеве не понравилось. Пусть они и утверждали, что могут описать все, пусть они были высокого мнения о своих произведениях, они ничего не смогли привнести от себя. Только строчки слов – или сваленные в кучу, или аккуратно сложенные, – но в них не хватало самого главного, той проникновенности, которая может затронуть не только пальцы, но и душу получателя любовного письма.

А некоторые сочинения не имели никакой связи ни с Джованной, ни с Пандолфо. Впрочем, читателю будет нетрудно самому дать оценку:

НАСЛЕДНИК ПЕТРАРКИ… Первый был не только измучен дорожной тряской, но и потрясен до глубины души оскорблением. Первый – с разбитым копчиком и с разбитым сердцем –