Мама вернулась домой с юбкой, которую купила в последний момент на Виа дей Трибунали. Она собиралась надеть ее на причастие в июне и называла юбчонкой, тем самым приуменьшая роскошь, которую себе позволила.

Почти всю обратную дорогу в автобусе я проспала. Когда под вечер мы прибыли в Пескару, я увидела, чем занималась это время мама. Она не вернулась к вязанию, как на пути туда, нет. Она сковыривала лак до тех пор, пока от красного не осталось и следа. Только царапины от ногтей на других ногтях.

9

Судебный процесс закончился в июне 1994 года, со дня преступления прошло меньше двух лет. Я помню те дни, я как раз заканчивала учебу. Я перечитывала свой диплом о влиянии неправильного прикуса на осанку и смотрела по Rete 8 речи обвинения и защиты. Гримальди не пришлось слишком утруждаться, она просто озвучила итоги своей работы: показания главной свидетельницы не вызывали сомнений, обвиняемый, как показала экспертиза, в момент совершения преступления находился в здравом уме.

– Этот мужчина целился, чтобы убить, – сказала прокурор, вспомнив легкие Тани и Вирджинии, простреленные пулями. Слово «мужчина» казалось не соответствующим все еще подростковому лицу преступника. Гримальди отдельно подчеркнула его бесчувственность и безразличие к жертвам.

– Ему нужна была одна девушка, но он застрелил еще двух, просто чтобы не мешали.

На предварительном слушании он признался. Но утверждал, что в первый раз выстрелил случайно, потом одна из девушек кинула ему камень в лоб, и он потерял самообладание. Изнасилование он отрицал, говорил, что девушка разделась сама.

«Разделась сама», – повторила Гримальди в своем заключительном слове, замолчала и, во время повисшей паузы, многозначительно посмотрела сначала на председателя, а потом на женщин из состава присяжных – одну за другой.

В ходе судебного разбирательства обвиняемый изменил показания, сказал, что его вынудили признаться угрозами: он не видел девушек тем августовским утром, Дораличе его с кем-то перепутала.

– Свидетельница с самого начала ни минуты не сомневалась, несмотря на полученные травмы, – с этими словами Гримальди обернулась на Дораличе.

Те, кто сидел близко, видели, как неподвижно она сидела на своем месте: истощенное лицо, еще больше отросший хвост. Дораличе дошла до конца процесса, не пропустив ни одного заседания.

В последней части своей речи, показанной всеми телеканалами, Гримальди в мантии и кашне говорила только о ней. Поблагодарила ее за то, что она своими показаниями позволила провести разбирательство на должном уровне. Восхищалась ее смелостью вновь пережить каждую секунду того дня в присутствии обвиняемого, суда и публики.

– А теперь, господа, наша очередь. Мы должны хотя бы отчасти возместить то, что она пережила. Мы должны ответить на ее просьбу о справедливости.

Гримальди протянула руку к судьям, затем к присяжным заседателям, сказав:

– Как мы можем разочаровать ее? Кому из нас совесть позволит погрешить против истины?

Шерифа, сидевшая рядом с Дораличе, расплакалась: на мгновение она появилась в кадре, все ее тело вздрагивало от рыданий. Освальдо положил руку ей на плечо.

Адвокат сменился. Именитый защитник решил не участвовать в финале этого матча, а его помощник выглядел неуверенно. Полупризнания, позднее опровергнутые его подопечным, загнали в тупик помощника адвоката.

Он сказал, что парень в двадцать один год остался один, без связи с родной семьей, без друзей. Днем и ночью вокруг одни животные, как тут не одичать?

– Даже если по субботам он выбирался в поселок, к кому ему было пойти?

В этом возрасте человек все еще нуждается в наставнике, Чаранго же был ему не наставником, а просто начальником. И хотя Вазиле Хирдо находился в здравом уме, он оставался человеком незрелым и по паспортным данным, и по жизненному опыту. Он не знал, как сдержать свои инстинкты, и оружие в рюкзаке ему не помогло.

Мантия соскользнула с плеча, стала видна рубашка в горошек. Обвинительного приговора Вазиле никак не избежать, и дело не только в неопытности адвоката, он сам не верил в то, что говорил.

«Пожизненное заключение» – прозвучало в абсолютной тишине зала суда. Дневная изоляция на один год и другие дополнительные наказания последовали за приговором, каждое слово судьи по-прежнему сопровождалось лишь ледяным эхом. Кроме того, Вазиле не может оплатить судебные издержки. И тем более никогда не сможет выплатить семьям Виньяти и Дамиани компенсацию за нанесенный ущерб.

Он слушал приговор стоя, с застывшим лицом. Переводчица, которая сопровождала Вазиле на всех заседаниях, молчала, адвокат тоже.

Из-под темных очков отца Тани и Вирджинии текли слезы, мать сидела как каменная. Шепот по залу, одинокие аплодисменты где-то в глубине.

Толпа журналистов снаружи впала в неистовство. Все обступили Дораличе и кричали наперебой: «Синьорина Дамиани, что вы можете сказать после вынесения приговора? Вы довольны?» Она же только уставилась прямо перед собой в одну точку, ни на что не реагируя. Освальдо и Шерифа, как всегда, закрыв ее с двух сторон, загораживались руками от камер и вспышек.

Все закончилось. Репортеры и фотографы покинули свои позиции, съели скрипелле в бульоне[17] в ресторанах. Машины и фургоны разъехались, гостиницы Терамо опустели. На следующий день город вернулся к своей рутине.

Я думала, что в поселке будет много разговоров. Но их не было. Все всё знали и молчали. Мы разом потеряли ощущение той важности, которое дала нам шумиха вокруг суда. Теперь название Волчий Клык навсегда связано с преступлением. Позор накрывал и нас тоже.

Я получила диплом через две недели. Не знаю точно, что заставило меня вернуться к учебе. А что мне еще оставалось делать? Ко мне не вернулась сила воли, как думала моя мама. Скорее я не хотела закончить как она. Всю жизнь проработать в поле и не иметь своих денег. Первые свои деньги она получила в размере минимальной пенсии.

Вазиле просидел в тюрьме Марино-дель-Тронто семь лет. Чаранго был единственным, кто его навещал, но и он вскоре умер. После истечения периода изоляции охране пришлось защищать Вазиле от других заключенных, но все равно случалось, что его избивали.

О назначении экстрадиции сообщили в новостях, о деле снова заговорили.

– Вот увидишь, в родных краях его выпустят, – говорил отец.

Родители погибших девушек не дали комментариев. Они никогда больше не приезжали в Абруццо, даже в годовщины смерти Тани и Вирджинии. У основания Круглого камня установлена керамическая табличка с фотографией, напоминающая о сестрах каждому, кто проходит мимо. На фотографии вечно молодые девушки улыбаются.

Дораличе живет в Канаде уже много лет. Она адвокат, «адвокатесса», как говорит ее мать. К родителям она приезжает реже, чем могла бы. На все вопросы, которые я так и не сумела ей задать, она ответила длинным письмом, когда только переехала. Я до сих пор храню его среди документов, бережно сберегая при переездах.

Она выжила, и я тоже выжила. Тень, накрывшая ее, коснулась и меня, оставив нас в безмолвии. Но это письмо было необходимо и мне, и ей.

Вот она – Дораличе, даже на бумаге тот же царапающий голос, что и в суде. Он пересек океан ради меня. «Привет, Лючия», – начала она и пересела со стороны обвинения на скамью подсудимых.

«В тот день, если бы я не пошла в кемпинг поздороваться с ними, ничего бы не случилось. Они бы не вышли из палатки. Потом это я сбилась с дороги, увидела его и спросила, как нам быстрее пройти к хижине. “Как повезло, что мы его встретили”, – подумала я. Пошел дождь, Таня и Вирджиния нервничали. Он внимательно смотрел на нас, особенно на Вирджинию, на ее ноги, на грудь, но я не обратила на это внимания. Он был добр с нами и провожал нас. В узком месте дороги он развернул лошадь боком, слез с нее. Ты же знаешь Молнию Чаранго. Мы не разобрали, что он сказал, тогда он жестами показал Вирджинии раздеваться. Самую большую ошибку я совершила именно в этот момент. Надо было крикнуть: “Бежим!” Мы все еще могли спастись, убежать, спуститься туда, откуда пришли. Вместо этого я заговорила с ним: “Ты что, с ума сошел?” Я угрожала ему, что расскажу обо всем отцу