Я поползла в чащу леса. Я слышала его хрипящее дыхание и точно знала, что ему сейчас не до меня. Я встала, несколько секунд посмотрела в темноту. Потом я бросилась бежать. Позади меня раздались последние выстрелы. Он преследовал меня, иногда подходил близко, я пряталась. Я притаилась под Чешуей, он стоял сверху, земля из-под его ног сыпалась мне прямо в лицо. Он должен был найти меня любой ценой, а я иногда так уставала, что хотела уступить. В какой-то момент я поняла, что он потерял меня, но и я потеряла последние силы. Я шла вниз, по ветру, вслепую. Стемнело, я не знала, где я, даже когда пыталась думать. Но я чувствовала, что он ищет меня. К осыпи я попала случайно, камни потоком понесли меня вниз.
Хорошо, что ты не пришла в тот день».
Она писала о себе и обо мне, о Тане и о Вирджинии, которых она не смогла защитить. Она писала, чтобы рассказать, что сбежала, пока он насиловал Вирджинию.
«Каждую ночь я слышу ее голос».
Концерт
1
Не знаю, как это пришло Шерифе в голову. В ее-то возрасте. Не те годы, чтобы затевать серьезные перемены. Времени все меньше, силы на исходе. Ей бы думать о том, как сохранить те остатки здоровья, что у них остались.
– Мы могли бы разбить маленький огород, завести хотя бы четырех кур. Не надо трогать гору. Но Освальдо упрямый, он меня не слушает.
Дело зашло так далеко, что она приехала ко мне. Оставила «Пчелу» во дворе. Изо всех сил цепляясь за перила, поднялась по лестнице. Ей тяжело носить собственное тело. Мы сидим на террасе в доме моего отца, наблюдаем за ним сверху. Он воюет с только что приехавшим комбайном. Огромная машина нависает над ним, приходится кричать, чтобы машинист его услышал. «Начинай оттуда», – командует отец и сурово указывает на участок, где нужно жать первым делом.
Шерифа медленно качает головой.
– Он такой же, как Освальдо, жизнь их мало чему научила. Посмотри на своего отца: почти хромой, а все бегает.
Он замечает ее, поднимает руку, машет. Если бы он слышал ее, вместо приветствия посыпались бы оскорбления.
«Клаас» срезает колосья, глотает зерна, ссыпает их в кузов, выплевывает солому на сухую землю. Отец следит, чтобы ничего не пропало даром. Шерифа под жалобный гул комбайна говорит громче.
– Я слышала, твоя дочь тоже была на митинге. Я от нее не ожидала.
Я рассказываю, что сама узнала об этом на месте. Но там было много молодежи, все они выступают против проектов Джери в Волчьем Клыке.
– Я их понимаю, он же спекулянт.
Шерифа видела в новостях, как молодые люди устраивают протесты ради спасения планеты. Но в случае с Волчьим Клыком дело не только в этом. Нельзя ничего строить в таком месте. Эту землю надо оставить в покое.
– Знала бы ты, сколько раз мы пытались встретиться с родителями девочек после случившегося. Даже во время суда. Они нас и слышать не хотели. Но мы не виноваты, мы сами заплатили дорогую цену.
Вчера звонила Дораличе. Было так хорошо слышно, что казалось, она рядом. В этом году она опять не приедет в отпуск; может, на Рождество соберется. Когда дочь уезжает за океан, ее теряешь. По-другому, но тоже теряешь. Ни один телефонный звонок не вернет ее тебе через эти семь тысяч километров. Иногда в разговоре с отцом Дораличе забывает слова на диалекте, у нее то и дело вылетает что-то по-английски. Голос Шерифы меняется, срывается.
Они ни разу не навещали ее. Им это не под силу. Она боится даже смотреть на самолеты в небе. Она показывает на далекий белый след, развеивающийся в синеве. Стоит ей только подумать о толпе в «Фьюмичино», как ее холодный пот прошибает. Шерифа кладет на клеенчатую скатерть свои крупные, искусанные комарами руки. Она говорит, что, видимо, у нее кровь вкусная, и пытается поймать мой взгляд.
Меня охватывает внезапное желание обнять ее, крепко прижаться к ней. Как в ту ночь в кемпинге, когда она убивалась из-за Дораличе. Но я не двигаюсь.
– Не ссорься с Амандой, деньги, которые предлагает тебе Джери, того не стоят. И этого места не стоят тоже, – добавляет она, поднимая взгляд вверх, на гору. – Наберись терпения, ей всего двадцать. И оставь ее в покое, ничего страшного, что она сейчас не учится.
– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я.
Мой отец рассказал как-то раз, когда заезжал к ним. Он волнуется.
– Дорога уже где-то есть, просто твоей дочери нужно время, чтобы ее найти.
Я слушаю ее слова молча, с чувством благодарности. Если бы моя мама была здесь, она сказала бы почти то же самое. Сказала бы: «Подожди». Может, это она говорит со мной устами Нунциатины. Все-таки они были подругами. И если маме было что ей прощать, я уверена, что за жизнь она простила.
– Если тебе придется пойти против моего мужа, сделай это для меня, пожалуйста. Я за этим к тебе пришла.
2
Мое сердце колотится, пока я открываю висячий замок своим ключом. Утро, в горах еще прохладно. Земля, как всегда, сопротивляется, требуется немало силы, чтобы распахнуть створки ворот.
Экскаватор следует за мной, останавливается перед небольшим одноэтажным зданием. Мужчина спускается из кабины на одну ступеньку, осматривается вокруг: «Отсюда начинаем?» – спрашивает он меня. Это был кабинет Шерифы, здесь она оформляла отдыхающих. «Да», – отвечаю я. Он поднимается назад в кабину, приводит в движение клещи экскаватора; они приближаются к крыше; будто немного робея, прикусывают край. Потом вгрызаются решительно: откусывают и выплевывают куски в кузов только что подъехавшего грузовика. Я завороженно слежу за работой, как в детстве за крутящимися бетономешалками. «Такое должно мальчишкам нравиться», – возмущалась моя мама.
Предварительным подсчетом расходов занималась Аманда. Она обзванивала фирмы, водила представителей пары понравившихся сюда для оценки работ. Я не думала, что снос обойдется так дорого. «А ты на что рассчитывала?» – спрашивает отец. Он предложил скинуться, но умолял не говорить Освальдо.
– Не хватало еще нам поссориться из-за тебя и твоей дочери.
Но мне кажется, в глубине души он доволен моим решением.
Клещи работают, жуют фасад, как печенье. Добираются до выцветшего изображения волка, откусывают ему голову, отправляют ее в кучу строительного мусора. Они съедают воспоминания о Дораличе, о том, как она вырисовывала кисточкой волчью шерсть, сидя на верхней перекладине лестницы и с трудом балансируя. «Ой, эта морда…» – сказала я, вглядываясь в рисунок с расстояния в несколько метров. «А что не так с мордой?» – обернулась она. «На лисью похожа». – «Сейчас округлю немного».
Щипцы съедают мечты Освальдо тех времен, когда он только строил эти стены. Я отдала ему пару тысяч евро в качестве компенсации. Здесь нет ничего стоящего. Он недолго помотал головой, сложил чек вдвое и сунул в задний карман брюк. Мы снова встретились возле оползня, но на этот раз он не пригласил меня домой. Сразу развернул «Пчелу» и уехал.
Проходит несколько дней, я не представляла, что это займет столько времени. Небо то ясное,
