Защитник был не государственный; ходили слухи, что его оплатил Чаранго. В те месяцы он пытался оправдать себя. Выставлял себя благодетелем. Ну, приютил парня, одиноко бродившего по улицам, только и всего. Мало ли иностранцев пасут овец? Кто мог подумать, что он сотворит такое? Он всего лишь предложил ему работу и кров. То же он повторил в суде в качестве свидетеля.
– А еще вы дали ему оружие, не так ли? – резко перебила его Гримальди.
Чаранго ответил, что ничего ему не давал. Пистолет всегда лежал в хижине, он даже не знал, чей это. Пастухи иногда стреляли в тире. Он и не заметил, что Вазиле взял пистолет.
Пистолет нашли спустя нескольких дней после начала процесса. Он был закопан неподалеку от загона, там, где на овечьем навозе рос дикий шпинат. Вазиле спрятал его там, прежде чем сбежать с Молнией.
После единственного слушания, на котором я была, я хотела подойти к Дораличе, обнять ее хоть на секунду. Со своего места я видела, как она похудела, взгляд потухший. На затылке завязан резинкой хвост, чтобы волосы не раздражали. Ей всегда нравилось ходить с распущенными пышными волосами, она специально завивала их на бигуди. Я хотела подойти к ней, но боялась.
Два или три раза, когда мне казалось, что она смотрит в мою сторону, я попыталась поднять руку, поздороваться с ней, но не знаю, видела ли она меня. Наверное, надо было поднять выше и незаметно помахать.
7
Некоторых пастухов вызвали в качестве свидетелей. Судебный пристав явился к нам домой с актом, жены пастухов перепугались. Пеппе, Бьяджино, Чичоне решили не являться в суд. Какое они имеют к этому отношение? Они ничего не делали, ничего не знали. Стояли кто тут, кто там со своими овцами, в день преступления все они находились далеко от Круглого камня. Скажешь в суде что-нибудь не то – быть беде, упомянешь кого-то – начнется вражда. Чичоне спустился в деревню к врачу и попросил справку. Сказал, что не может двигаться из-за антонова огня, но зараженное место не покажет, потому что оно там, внизу, он стесняется. У Бьяджино случился приступ ишиаса, у Пеппе поднялась температура.
– Я не боюсь закона, – сказал Акилле отцу.
Он единственный явился. Он тогда был молод, бедро еще не беспокоило. Его стадо тихо щипало траву, и ему не нужно было протестовать, чтобы защитить пастбища. Он поразил всех, отвечая на литературном итальянском, хотя выговор наш, диалектный. Акилле целыми днями читал на пастбище и всегда носил в кармане куртки блокнот и карандаш. «Стихи пишет!» – говорили другие пастухи, будто это какое-то чудачество.
Гримальди спросила его, знает ли он обвиняемого. Разумеется, он его знал. Был знаком или только видел? Не только, иногда они останавливались поболтать, пока овцы едят. И какое впечатление он на него производил?
– Поначалу казался парнем спокойным, хоть и немногословным. Но это естественно для тех, кто не знает языка, – прибавил он.
В Абруццо он приехал в поисках двоюродного брата, работавшего у какого-то пастуха в Аквилано, но так и не нашел его.
– Чаранго в каком-то смысле спас его. А потом вон что вышло.
Он посмотрел на Вазиле, слегка покачал головой. Тот даже не взглянул на него в ответ.
– Вы считаете, что пистолет в хижине был всегда?
Он так не считал. Он тоже захаживал в хижину, никакого пистолета там не видел.
– Вы не знаете, не мог ли Чаранго дать пистолет подсудимому?
«Протестую, Ваша честь!» – раздалось с места защитника. Адвокат полагал, что Гримальди оказывает давление на свидетеля. Протест был отклонен, но Акилле все равно ответил, что не знает.
– Но этот парень, конечно, слишком любил поиграть с оружием.
– Откуда вы знаете?
В холодные месяцы Чаранго, как и все пастухи, возвращал овец в долину. В загоне было нечего делать. Вазиле оставался безработным на долгие недели, тогда он, Акилле, подкидывал ему работенку. Например, они ходили запасать дрова на зиму. В перерывах они ели бутерброды, потом парень уходил. Однажды Акилле услышал выстрелы, оказалось, что это Вазиле стреляет из пистолета.
– В кого? – спросила Гримальди.
– В белку.
В белку? Прокурор убрала волосы с лица, она не могла поверить. Да, в белку. Но зачем? Просто так, ради забавы, лишь бы кого подстрелить. Он даже не хотел ее убивать, просто попугать, посмотреть, как она мечется вверх-вниз по стволам. Ему было весело. В конце концов он все же убил ее, кто знает, случайно или нарочно. Возмущенный гул пронесся по залу и скамье присяжных.
– У парня в таком возрасте, – Акилле указал подбородком в сторону Вазиле, – не могло быть настоящего пистолета.
Пять или шесть слушаний. Насколько я помню, не больше. Я знала даты, и кто-то из присутствовавших всегда делился со мной новостями. Я сама их расспрашивала. Все торопились как можно скорее покончить с этим процессом. Была очевидная надежная свидетельница – выжившая. Был преступник. Ожидалась только высшая мера наказания.
В апреле Гримальди на три дня уехала на Искью, и это не ускользнуло от репортеров. Две девушки безжалостно убиты, семья разрушена, а она берет отпуск и едет на остров, хотя процесс еще не окончен. «Какая дерзость», – написали в газете.
После вынесения приговора Гримальди дала всего одно интервью – национальной газете. Рассказала о нем, о том, что он никогда не смотрел ей в глаза во время допроса. Когда отвечал, обычно отвечал односложно. Даже приговор он принял так, будто ему все равно. С другой стороны, в тюрьме ему, пожалуй, было лучше, чем раньше, он стал мыться, располнел.
– Вы впервые в своей карьере попросили о пожизненном заключении и добились его?
– Нет. Но впервые одна из пострадавших была жива, присутствовала в зале, помогала суду.
– Вы как прокурор довольны приговором?
– Нельзя быть довольной тем, что двадцатилетний мальчишка проведет в тюрьме остаток жизни. Но это единственное справедливое решение, которое мы могли принять ради жертв и их семей.
– Что привело молодого человека к совершению такого чудовищного преступления? – спросила журналистка.
На этот вопрос никто не мог ответить точно. Защита утверждала, что все дело в том, что он воспитывался в неблагополучной семье, но Гримальди считала, что это не главное. Или как минимум дело не только в плохом воспитании.
– А в чем еще?
– В изоляции, я думаю. Он жил в симбиозе с овцами, его домом стала гора. В итоге он увидел трех красивых девушек и захотел одну себе.
На странице рядом с этой частью интервью поместили фотографию Тани и Вирджинии, сидящих на траве, в шортах, с загорелыми ногами. Вирджиния обхватила колени руками, Таня смеялась и показывала пальцем на фотографа. На заднем плане я узнала «Домик Шерифы», точнее, его угол.
Фотопленка с этой фотографией была в палатке, в собранной к отъезду сумке, ее проявили после смерти сестер. На снимках – их каникулы, места, где они побывали. Они никогда больше не будут позировать на горе Коппе, у горной реки, вечером на празднике в Арсите. Родители смотрели на снимки, и их дочери были все еще живы на фотобумаге «Кодак», они танцевали на площади, босоногие, счастливые, что приехали сюда.
По тому, что изображение немного перекошено, я узнала, что снимала Дораличе, на некоторых ее снимках в углу виден палец. Теперь я была уверена, что на той фотографии в купленной мною газете Таня показывала на нее. Я прочитала интервью сразу, на скамейке в паре шагов от газетного киоска.
«Безопасных мест не бывает, – сказала Гримальди. – Всюду, куда приходит человек, он может принести зло».
Она не разделяла всей этой возвышенной риторики вокруг горы: леса невероятно красивы и в то же время полны теней. Они могут предать тебя, в них можно заблудиться. В них мальчишка потерял человеческий облик.
«Природа прекрасна для богатых, а не для того, кто вкалывает как раб».
Я никогда не думала об этом, эта фраза потрясла меня.
Со временем я поняла, что она относится не только к слуге-пастуху.