Из дома я выходила, тут упорствовать было бесполезно. Вокруг дома росли плодовые деревья всех видов, потом некоторые засохли. Я смотрела на падающие листья, в тот год их было так жаль. Мой отец глушил мотор своего «Саме», смотрел на меня, стиснув зубы. Я помогала ему собирать хурму, он стоял на лестнице с ведром, я внизу ссыпала урожай в ящики: хурма еще недозрелая, есть ее рано.

– Осторожно, там могут быть шершни, – предупреждал отец.

Шершни прокалывали кожуру самых зрелых плодов и медленно поедали мякоть внутри. Если их побеспокоить, они нападут. Однажды отца ужалили в голову так, что дошло до скорой помощи. Его голос доносился сверху:

– Что на тебя нашло? Ты никогда не любила деревню и работать руками, а теперь сидишь тут безвылазно. Иди занимайся своими делами!

А у меня их не было, своих дел. У меня все валилось из рук.

Однажды утром в начале зимы отец сам попросил меня помочь. Нам предстояло убрать огород: даже поздние помидоры уже собраны. Отец чувствовал, что вот-вот пойдет снег, но еще не знал, сколько его будет. Год был незабываемый даже из-за количества выпавшего снега. Волчий Клык замело до самого апреля. Но в то утро все еще светило солнце, хотя и морозное, декабрьское.

Мы начали вытаскивать из земли колышки, к которым были привязаны высохшие кусты помидоров. Они тут же ложились на землю, на некоторых еще висели сгнившие плоды. На мое «ой» отец сразу обернулся: я порезала ладонь о треснувший колышек. «Ничего страшного», – успокоила я отца. Он осмотрел рану, хотел перевязать одним из своих носовых платков, которые всегда носил в кармане, но я отказалась.

Вместо этого я пошла в дом продезинфицировать рану. Я вошла через заднюю дверь: мама с кем-то разговаривала. Я вздрогнула и замерла. Я никак не ожидал услышать тот самый до боли знакомый голос. Пока я разувалась, слышала часть их разговора. «Как Дораличе?» Да как… Свет у нее горел целыми ночами. Стоило кому подойти, она подскакивала от испуга.

– Но хоть с вами-то разговаривает? Рассказывает, что тогда произошло?

Немного. Ее сразу ранили, она упала. Она мало что видела. Возможно, потом появился кто-то еще, но она не уверена. Так она сказала карабинерам.

Я слушала Шерифу затаив дыхание. После всех сплетен, что ходили той осенью, я впервые была так близка к правде. В нескольких метрах от Дораличе раздавались крики, другие выстрелы, ржание лошади.

– Ей повезло, – сказала Шерифа.

– В чем? – спросила мама.

– Этот демон выбрал не ее, ему нужна была Вирджиния.

Если бы он выбрал Дораличе, она бы не вернулась.

Я пододвинула к себе тапочки, мама и Шерифа обернулись на шум. Они волновались за мою руку. «Просто царапина», – сказала я. Я продезинфицировала рану, мы молчали. Присутствие Дораличе ощущалось так сильно, что мне казалось, я могу прикоснуться к ней, ощутить ее дыхание и сладковатый запах духов, которыми она давно пользовалась. Но я не спросила о ней.

Шерифа привычным жестом поправила волосы. Только тогда я заметила, насколько они побелели за последние месяцы и насколько она постарела. Глубокие борозды по углам рта, отвисший двойной подбородок. Она спросила, чем я занимаюсь, помимо помощи отцу в огороде. «Сейчас ничем». Они с мамой переглянулись, видимо, уже обсуждали меня, сидя за этим пустым столом. Шерифа смотрела на меня прямо и строго. Чего я дожидалась? Того, что кто-нибудь женится на мне и будет содержать, как содержали женщин в былые времена? И это я? Я же всю жизнь мечтала устроить революцию.

6

В тот день Дораличе встретила смерть, но не узнала ее. Она не знала, что смерть выглядит как парень на лошади, остановившийся в лесу. На нем была шляпа, наверняка выигранная в тире на деревенском празднике, так что глаз не видно. На суде адвокат мог бы заявить, что подсудимый никогда не бывал на таких праздниках, а кожаную шляпу ему кто-то одолжил. Как и рюкзак, висевший на седле. Все это не его вещи.

Дораличе смотрела на него без всяких подозрений. Вблизи она ясно видела, что это Вазиле, иностранец, работавший на Чаранго. Они давненько не спускались с гор вместе попить пива в «Домике». Правда, Дораличе удивилась, что не слышала, как тот подъехал. Может, он уже поджидал их там, когда они с подругами свернули не на ту тропу.

Они пошли в горы около одиннадцати, когда небо прояснилось. Таня хотела отдохнуть в последний день. В палатке все уже собрано к отъезду. На следующее утро им предстоял долгий путь домой на «Рено-4». Но тут пришла поздороваться Дораличе, и они решили не упускать шанс прогуляться по хорошей погоде. Позволить себе небольшой поход.

Вирджиния взяла с собой только поясную сумку: та болталась у нее на талии. Вода все равно найдется по пути. Там, где тропа раздваивалась, Дораличе с полной уверенностью знатока этих мест пошла не в ту сторону. Они заблудились. Пометок краской, которые ребята из альпийского клуба оставляли на стволах деревьев и камнях, нигде видно. Небо за кронами деревьев снова потемнело, падали первые капли.

Дораличе подошла к парню. «Я дочь Освальдо», – представилась она на случай, если тот ее не узнал. Она спросила, как им скорее добраться до хижины, там они рассчитывали переждать дождь. Парень смотрел на них с седла: щетина на щеках, цвета глаз не рассмотреть за густыми ресницами. Его взгляд остановился на Вирджинии, она немного отставала. Раскат грома отозвался звоном колокольчиков пасущихся животных.

Вазиле указал в сторону горного хребта. Он натянул поводья, отъехал в сторону, пропустил их. Затем медленно последовал за ними на лошади. Он объяснил на ломаном итальянском, что им одним здесь ходить опасно: в горах много собак.

«Каких собак?» – спросила Дораличе, она ничего о них не слышала.

Бродячие собаки бродят по лесу, спариваются с волками, как он объяснил наполовину жестами, наполовину словами. Тем временем они продолжали подниматься короткой дорогой, которую он им указал.

Он провожал их, прикрывал их спины. Молчаливый, но добрый, такой иногда и бывает смерть. В какой-то момент Дораличе поняла, что больше не слышит стук копыт по земле, и обернулась. Сзади никого не было.

– Он оказался перед нами и перегородил дорогу, – сказала она на суде присяжных, отвечая на вопросы защитника.

– Вы уверены, что это был тот же человек? – спорил адвокат. – Как может один человек ехать сзади, а спустя мгновение оказаться впереди? Может, солнце светило вам в глаза и вы плохо рассмотрели?

– Не было там никакого солнца, шел дождь, – сухо ответила Дораличе.

Анонсированный в газетах и по телевидению судебный процесс начался спустя три месяца после ареста. В Терамо никогда не собиралось столько народу: зевак, репортеров, фотографов, пытавшихся запечатлеть выражения лиц выжившей и убийцы с ледяными глазами, как его называли. Также преследовали магистрата. Гримальди влетала в здание суда в красном брючном костюме и с сумкой, полной документов, рассекала толпу и не делала никаких заявлений. Единственное, что она сказала: «Суд все решит».

Гримальди уже опрашивала Дораличе в больнице, сидя рядом с ее кроватью и называя на «ты» пострадавшую – ровесницу ее дочери. В зале суда она говорила с Дораличе с прокурорского места, уверенно и ясно. Я любовалась ею на том заседании.

– Синьорина, вы можете описать преступника?

Дораличе сидела на месте свидетеля перед микрофоном, спина прямая, немного напряжена. Она назвала рост, добавив «примерно», цвет глаз и волос, губы тонкие, нос острый. Тем временем большим и указательным пальцами она общипывала кожу вокруг ногтей другой руки – обычный ее тик. «Стой, – хотелось сказать ей на ухо, – остановись, сейчас до крови раздерешь».

– Вы видите в зале суда человека, которого описали? – спросила Гримальди.

Дораличе повернулась всем корпусом, шея не гнулась, как деревянная. Она смотрела на него, сидящего там, на скамье подсудимых.

– Это он, – решительно сказала она.

То недолгое время, что я его видела, Вазиле