Джованна вошла в мельницу, где старая одежда из хлопка, разрезанная на ленты, размачивалась в больших или маленьких мраморных бистернах для отстоя, потом ее пропускали через тяжелые каменные жернова, затем через железный вал с молоточками вместо лопастей, которые раздирали ее на еще более мелкие волокна, чтобы те потом снова сплелись вместе на ситах для сушки бумаги.

Из сотни воинов и десяти поэтов за правительницей в мельницу вошел только Нино, неся скипетр, мантию и корону… На него пахнуло затхлостью… Он огляделся и, не найдя другого места, положил скипетр рядом с обшарпанной стеной, а два других символа власти повесил на два гвоздя, изъеденных ржавчиной… Затем поклонился и вышел, пятясь задом.

ЧТО ПРОИСХОДИЛО ПОТОМ? Никто этого не видел, кроме неграмотного мельника Витала… Да и он вел себя так, будто такое случается каждую ночь, будто королева в длинной белой рубашке посещает его чаще, чем местные девушки в застиранных обносках, в заплатанной одежде, доставшейся по наследству.

Не обращая никакого внимания на знатную гостью, Витало молча выливал воду из бистерн и тер их мраморные стенки, чтобы на листах королевской бумаги не оказалось ни соринки с тряпок какого-нибудь оборванца, ни ниточки от старой одежды недостойных бедняков… Так ему было приказано, кто он такой, чтобы об этом раздумывать, это не его забота, нечто подобное он уже делал, и не один раз…

Недавно это стала особо важная булла папы Мартина V, тогда надо было изготовить лишь один бумажный лист, неповторимый, который невозможно подделать, так, чтобы от тканей использовалось только кружево, точнее, кусочек кружевной роккеты Его Святейшества…

С этой целью была сделана новая бистерна, небольшая, выдолбленная в камне, круглая по форме, облицованная майоликой… Сразу после этого в Амальфи прибыла комиссия, состоящая из трех кардиналов с бледными лицами, видимо, солнцу нелегко заглядывать за широкие поля красных шляп с пятнадцатью кисточками, свидетельствующими об их высоком положении…

Эта комиссия, любящая тень, должна была неустанно следить за тем, насколько правильно поступают с кусочком папского облачения, будет ли то, что является «humanum», успешно преображено в «divinum», другими словами, «sacrum», то есть сможет ли человеческое приблизиться к божественному… Однако неграмотный Витало, для которого все вышесказанное было слишком мудреным, запомнил кардиналов в первую очередь по тому, что они его после стольких трудов даже не поблагодарили… Как будто нет ничего проще, чем превратить кусочек кружева в лист бумаги… К счастью, размер этой буллы не оговорили заранее, так что ни излишков, ни обрезков бумаги не осталось.

Перед отъездом кардинальская комиссия из трех членов потребовала, чтобы круглую бистерну, облицованную майоликой, уничтожили. Витало до глубокой ночи стучал большим молотком, кувалдой… Он совсем не разбирался в теологических вопросах, но подумал, что это делается потому, что ничто божественное никак не должно быть связано с тем, что создано человеческой рукой.

МОЖНО СЕБЕ ПРЕДСТАВИТЬ… Никто, кроме Витало, слишком тепло одетого для этого времени года, не особо умного на вид, низкорослого, всегда с полуопущенной головой, с короткими конечностями, крепкими мышцами, да к тому же еще и кудрявого, будто он вовсе не человек, а баран… Никто, кроме этого мельника, не видел, что происходило дальше.

Можно себе представить, что Джованна вошла в первую бистерну. Спустилась по четырем мраморным ступенькам. Новая, только что налитая кристально чистая вода доходила ей до бедер. Вокруг нее были только отблески света и какие-то рыбешки, попавшие в бистерну из реки… Маленькая стайка испуганно перемещалась то туда, то сюда, потом разъединялась и сразу же опять собиралась, как будто подчиняясь приказу…

Джованна сняла белую ночную рубашку, в которой она путешествовала, рубашку, которая целый день соприкасалась с ее телом, прилипала к ее округлостям… Рубашка стала мокрой под мышками, пропиталась влагой промежности и по том мощного вороного коня, круп которого королева сжимала коленями и бедрами от Неаполя до Амальфи.

Никто, кроме Витало, не видел и того, что Джованна, как и любая обычная женщина, смывает пот и запекшуюся кровь с икр и ступней, исхлестанных колючими ветками ежевики. Кровь не только свою, но и израненного вороного.

Никто, кроме Витало и ее самой, не видел, как эти мелкие капельки медленно растворяются, умирают, чтобы исчезнуть, подобно кольцам клубящегося в воде красноватого дыма… Смытый пот больше нельзя узнать по запаху, а кровь, растворившись в таком количестве воды, стала настолько жидкой, что распознать ее по цвету было невозможно.

Никто кроме Витало не видел и того, как Джованна вышла из бистерны, поднялась по тем же четырем ступеням совсем нагая, чтобы потом надеть мантию, возложить корону, взять скипетр и снова стать Giovanna II Regina di Napoli, а также принять все следующие за этим официальные титулы.

Никто, кроме Витало, не видел и того, как в первой бистерне среди отблесков света и мальков осталась плавать белая ткань, ночная рубашка, которая то закручивалась, то протягивала рукава к столь желанному молодому любовнику Пандолфело Пископо… Чтобы обнимать… Раздевать… Прижиматься к его голой груди… А потом рукавами поднять свой подол до высоты бедер и теми же самыми рукавами обнять Пандолфо, пройтись вниз по спине… А затем резко схватить его сзади и до конца, без остатка, прижать к себе.

GIOVANNA II REGINA DI NAPOLI… Все только видели, как королева, когда только забрезжил свет, вышла из мельницы со скипетром, верхушка которого была в форме цветка лилии, с золотым венцом короны на голове и в полном блеске одеяния монарха…

Летописец выбежал вперед, вспугнув ранних птиц – синичек, воробьев, дроздов… И упал на колени… Потом, уподобившись тем придворным, единственная обязанность которых держать мантию монарха, чтобы та не волочилась по земле и не собирала всю грязь этой бренной жизни, поднялся на ноги и стал перечислять и торжественно объявлять все титулы королевы, чтобы и они не волочились, где попало… Он заранее радовался, уверенный, что в летописи похода это будет самая убедительная и грандиозная картина: взлетающие птички, цветок лилии, распускающийся на скипетре, рождение огненного солнца над горами, чье сияние умножают десяток зубцов золотой королевской короны, Джованна, облаченная в мантию, и ее титулы, величественно поднимающиеся над головами подданных…

И он тут, рядом! Правда, немного в стороне, но других поэтов, писателей, их нет вовсе! Лентяи только сейчас просыпаются, не протрезвевшие почесывают то темя, то задницу и