– Нино!

И имя мальчишеское: мягкое, нежное, как-то особенно идет ему… Вероятно, она подумала: быть с ним очень приятно… Возможно, поэтому она была ласковой. Она развлекалась, закрыла ладонями глаза, как девочка закружилась на одном месте, резко остановилась и опустила руки:

– Нино, Нино… Можно я буду угадывать? Сокращенное от Сатурнино? Нет? Ладно, тогда Нино это Антонино? А может, ты Джанино? Или Северино? Больше не могу… Заставляешь меня мучиться, пощади меня… Какое твое полное имя?

Солдат покраснел еще больше… Не понял, что это ее развлекает… Он решил, что она расспрашивает его совершенно серьезно и попытался объяснить:

– Не знаю. Мои родители умерли, когда я был маленьким. Я их даже не запомнил. У меня никого нет. Так меня называли в приюте. Все время кричали: «Нино, так делать нельзя!», «Нино, только попробуй еще раз!», «Нино, изобьем тебя до смерти!», «Нино, заткнись, чего ты орешь как резаный, мы тебя просто поколотили!», «Нино, вот сейчас мы тебе покажем!»

Заметила: он красив и тогда, когда краснеет… Вероятно, подумала, что могла бы усыновить его как сироту, но не для того, чтобы стать его мачехой, ей просто хотелось покровительствовать своим любовникам…

Повторила:

– Действительно у тебя никого нет? Это следовало бы исправить!

И возможно, поэтому она, неспешно продолжая, была ласкова:

– А насчет имени это мы посмотрим… У меня есть возможность разузнать… Я все же королева, если мне не изменяет память…

Потом добавила как-то многозначительно:

– Что ж, Нино… Надеюсь, ты оправдаешь мои ожидания… С этого момента и дальше… Надеюсь, ты понял?

Тут она обернулась к тому писарю, который подмечал детали для летописи. Теперь она вела себя весьма официально:

– Вы слышали… Нино… Пока только запишите… Потом посмотрим…

Надменный летописец равнодушно взялся за перо и нехотя, не вполне разборчиво записал: Нино.

Все это ему никак не понравилось. Королева запомнила имя какого-то сопляка, а к нему обратилась безразлично, «impersonale», будто он кто попало. Это ж надо! Он ведь предлагал все начать сначала. От момента прощания с Неаполем, с более сильным акцентом на значение писателей, а особенно его самого.

Солдат покраснел еще больше и выкрикнул с гордостью:

– Ваше величество, мне все ясно! Скипетр, корона и мантия будут в карете… Если требуется еще что-то, только прикажите, я в вашем распоряжении!

Еще больше краснея, он стал почти бордовым… Сколько же всего произошло за короткий промежуток времени, кровь заиграла в его жилах, а ведь он еще недавно был питомцем сиротского приюта и с ним обходились как с нищим. Сухого ячменя, стоя на нем на коленях, он видел больше, чем вареного в миске, и розгами до крови получал по заднице… Повезло ему, что рекрутская комиссия его заметила… Закончил обучение, взят на службу… Получил сапоги! У него на голове теперь колпак, чей кончик, украшенный кисточкой, беззаботно болтался из стороны в сторону… И получил все то, что солдату следует иметь между хорошими сапогами и красивым колпаком, даже перчатки, все, что душе угодно, все новое, никто ничего из этого никогда не носил, без вшей, не в наследство от какого-нибудь из сверстников, как в сиротском доме, где дети должны были получать одежду от тех больных детей, которые утром не встали из-за того, что ночью заснули вечным сном… И разумеется, он заслужил меч из сплава железа – доказательство того, что он больше не мальчишка, у которого пробиваются усики, а молодой мужчина, который скоро сможет по собственному желанию закручивать усы или же регулярно бриться… А сейчас ему казалось, что он в один момент стал и чем-то большим: человеком! И это был не какой-то там человек, а уже Нино! Из всех ста десяти участников похода она знала, как его зовут.

В нем заиграла кровь, возможно, поэтому он не услышал самого старого солдата, ветерана, который доброжелательно шепнул ему:

– Полегче, сынок… полегче… Ты сделал уже две ошибки, третья может оказаться роковой… Мой тебе совет. Не надо слишком выставляться. Так можно и погибнуть.

БЕЛАЯ РУБАШКА… Так Giovanna II di Napoli доверила свой скипетр, корону и мантию безбородому солдату Нино…

А на Джованне была только новая ночная рубашка. Босая и в одной только простой рубашке без всякой вышивки… Но поскольку она ехала не на женский манер, расположив ноги на одной стороне седла, а вскочила на вороного коня по-мужски, разведя бедра, сжав коня коленями, подол ее ночной рубашки заметно поднялся вверх… Она оказалась почти нагой, а там, где и была прикрыта, выглядела еще более вызывающе. Ее груди колыхались под ритм рыси мощного черного животного между ее ногами… Ночная рубашка промокла от пота и прилипла к ее бюсту… Румяные соски, казалось, стали навсегда твердыми… Не имело никакого значения, есть ли на ней или нет немного прозрачной хлопчатой ткани.

Вот так ранним вечером головная часть военного похода вошла в Амальфи. Как и Нино. Солдаты один за другим зажигали факелы, это продолжалось, пока они проходили через городок… По сравнению с их тенями дома как бы сделались меньше, сжались… Местные жители, словно зажмуриваясь, гасили свечи в окнах, дома один за другим притворялись, что уже мирно спят, хотя на самом деле испуганно вытаращили глаза и пялились на пришельцев, а в это время все в них дрожало – от сердца до стеклянной посуды.

А кто-то даже перестал играть на лютне, хотя нежная музыка еще некоторое время трепетала… Судя по подпрыгивающему контуру тела лютни, висящей на плече бегущего низкорослого человека, контуру, узнаваемому по особому «полузаломленному грифу» и «крупной раковине» инструмента, лютнист постарался покинуть город как можно скорее вместе с затихающей вдали мелодией.

Этот человек что-то приглушенно говорил, но что, никто не мог услышать. Впрочем, кому сейчас есть дело до музыканта… Ему легко, должно быть, он один из тех путешественников, который может не только прийти, когда ему вздумается, но и сразу же уйти, особенно если ему что-то не понравится. Например, если через город идет войско… Ему легко и потому, что все, что у него есть, он может закинуть себе на плечо, не оставляя за собой ничего, даже мелодию, которую он только что «выстраивал», вкладывая всю свою жизнь в трепетание струн.

Когда королева соскочила с седла, тогда сделали это и ее сопровождающие. Подразумевается и Нино. Точно перед Церковью Святого Духа.

ПОД ЗВЯКАНЬЕ МЕЧЕЙ И ШПОР… В храм вошли под конец очередного совета членов цеха «Congrega dei Cartari». Нарочито покорно преклонили колени, смиренно перекрестились, но вышагивали при этом под