Поэтому ему не нравилось, что он едет не последним в колонне. У него было впечатление, что та пара сзади постоянно высовывается из своих колымаг и глядит, так сказать, ему через плечо, надеясь все списать! И поэтому он левой рукой прикрывал то, что дрожащей правой выписывал… Правда, это оказалось неудобно – он и сам не видел, что выходило из-под его пера.

ЛАДОНЬЮ О ЛАДОНЬ. Девятый же лишь повторял, что это неправильно… Никто, никто во всем Неаполе не заметил, что кого-то не хватает! Не заметили бы и если бы писатели, все до одного, пропали, исчезли, если бы они не вернулись! Никто бы и не вспомнил их ранние рукописи! И уж тем более те, что в стихах, рифмованные! Не вспомнят их имен, того, как их зовут! Пока ладонью о ладонь – труд всей жизни, вся работа и вдохновение – все это исчезнет!

Возможно, он был так угрюм из-за того, что уже некоторое время видел страшные сны. Точнее, один сон, который повторялся с небольшими различиями… Как будто он совсем нагой стоит на поляне, а к нему летят все перья, которыми он пользовался до сих пор… Сперва появляется одно, вонзается ему в мышцу… Потом второе зарывается в живот… Не медлит и третье, колет его в шею… А их всё больше, они кружат вокруг него всё ниже… Он пытается убежать, но разные перья разных птиц различной величины и цвета настигают его, колют… Перед пробуждением небо чисто, а он настолько «оперен», что похож на птицу. Не может определить ни по виду, ни по крику, что это за птица, если эти крики вообще можно услышать…

Вот что он видит во сне перед пробуждением, хотя было бы лучше, если бы это был конец кошмара… Однако, прежде чем он встрепенется ото сна, некая невидимая рука выдергивает из его тела перо за пером, все те перья, которыми он писал. Такое ощипывание гораздо больнее. Так он просыпается, весь обсыпанный красными точечками, которые очень чешутся, и он начинает чесаться, покуда то там, то здесь не открываются ранки… Тело, кожа с трудом успокаиваются до следующей ночи… А он старается не заснуть, ибо знает, что его ожидает…

Тем не менее в какой-то момент усталость овладевает им, стоящим нагим на какой-то поляне… С неба к нему летят перья. В тело впивается одно, а потом другое перо, всё вокруг густеет, хотя частота уколов немного другая…

А следующим утром он опять пробуждается ощипанным.

ЧУДАК! Десятый молчал. Жмурился. Засовывал в уши по шарику воска. Затем втянул голову в плечи, опустил и растянул рукава настолько, что они скрывали не только ладони, но и пальцы. Казалось, он хотел скрыть и серебряный наперсток, который носил с самого начала путешествия, чтобы тот не имел ничего общего со всем, что их окружает. Чудак! А потом будет твердить, что с ним никто не хотел дружить.

У ВОЕННЫХ НИКТО НИЧЕГО НЕ СПРАШИВАЛ… Однако, если бы спросили военных, они бы всё это дело решили просто, распустив писателей. Без гонорара. И пусть себе пешком отправляются назад…

Пандолфело Пископо «поэтически» предложили бы, пусть выбирает сам: или он будет королевским пожизненным любовником, или обретет «любовников» в пожизненном заключении, там, где молодых красавчиков любят до потери сознания. Их сознания.

А СЛУГИ? Они молча занимались своими делами, стараясь замечать, как можно меньше. Но это не значит, что обо всем у них не было мнения, которое они выскажут тогда, когда тому придет время.

Кончики мечей, шпоры

«Много слышно, что вообще не слышишь»

ОТ НАЧАЛА, ОТ ЗАГЛАВИЯ… Это была поистине удивительная кампания с самого ее начала. Королева отвергла паланкин с шелковым балдахином. Потребовала для себя неоседланного черного коня. Не захотела принять скипетр с верхушкой в виде цветка лилии, возложить на себя корону и облачиться в одеяния монарха. Потребовала, чтобы знаки власти, которые она получила как Giovanna II di Napoli, убрали от нее как можно дальше. Отмахнулась, словно говорила о мешке червивых бобов:

– Пусть будут, но едут в обозе!

Один безбородый солдат удивился:

– В обозе?!

Его приняли на службу всего несколько дней назад, и он не знал, что пожелания королевы никогда не подвергаются сомнению… Свита засуетилась, надеясь, что сказанное для них не повлечет дурные последствия… Джованна уже решила, что знаки власти будут путешествовать отдельно судном от Неаполя до Амальфи, а весь поход отправится в путь по суше, что не подлежало никакому обсуждению и должно быть исполнено беспрекословно…

Я СКРОМНО ПОНАДЕЯЛАСЬ… Она обернулась. И сразу заметила: солдат оказался красив, скромен… Видимо, подумала: только-только стал юношей, должно быть, еще нетронут, невинен… Возможно, именно поэтому осталась ласкова. Пошутила, улыбнулась, притворилась наивной…

– Я скромно понадеялась, что вы сможете это для меня сделать… Конечно, если только найдется место для некоторых моих вещей… Сколько там у нас замыкающих в военном обозе?

Солдат побледнел, точного ответа он не знал:

– Точно не знаю… Несколько… Может, мне пойти расспросить, все ли уже заполнено? Вдруг можно что-то найти…

Он был принят на службу всего несколько дней назад, а это была его уже вторая ошибка. Что ж ты, бедняга, спрашиваешь, есть ли место для королевского скипетра, короны и мантии?!

ПРЕДПОЛАГАЮ, ЧТО ТЫ ПОНЯЛ?! Чтобы получше рассмотреть его, она соскочила с коня. Побледневшим солдат выглядел еще скромнее… Она, вероятно, подумала: оказаться с ним наедине – это все равно что напиться молока. Схватить сосуд обеими руками и пить так, чтобы молоко стекало по подбородку и лилось вниз по телу… Есть ли что-нибудь более чистое и естественное, чем теплое, только что надоенное молоко? Может быть, поэтому она так благосклонна? И вторую ошибку она ему простила, продолжила шутить с ним по-дружески:

– Ну, так значит, все решено, благодарю тебя, ты мне очень помог… Иди и попроси обозника где-нибудь поместить скипетр, корону и мантию… Только запомни, в какой повозке, с этого момента ты отвечаешь за них, отвечаешь лично мне… как тебя зовут?

Солдат покраснел, он отвечает лично королеве… Он встал навытяжку, возможно ли, чтобы королева интересовалась его именем… Он набрал воздуха, стремясь показать, что готов