– Они говорят по-русски, чтобы Метин ничего не понял. Они что-то замышляют, но Метину ничего не скажут, чтобы Метин стал тупым орудием в их руках, чтобы Метин лез в самое пекло и принёс им победу на своих плечах, а они уж воспользуются её плодами. Сейчас самые хитрые из вас делают вид, будто не понимают турецкого языка, но Метин…

Метин произносит всё это самым миролюбивым тоном, но глаза его мечут молнии.

– Послушай, Метин Отважный, – Иероним примирительно кладёт руку ему на плечо. – Мы с тобой оба потомки янычар. Нам ли бояться смерти в бою?..

– О, да! Меня как воина на том свете ожидают райские сады и гурии, а тебя, как христианина, суд твоего строгого Бога. Но, думаю, после того что мы видели в этом поганом американском городишке, адом тебя не испугаешь. Вырвать человеку язык, отрезать уши, выколоть глаза, а потом ещё четвертовать. Я слышал, ваша христианская инквизиция творила такое пятьсот лет назад. Преступника приводили на эшафот. Собиралась толпа горожан – всякая падкая на кровавые зрелища рвань – и начиналось представление. Потом человека хоронили в могиле рядом с эшафотом. Это пятьсот лет назад, когда каждую могилу копали лопатой. Но сейчас двадцать первый век. В информационную эпоху могилу роют экскаватором и она, соответственно, более вместительная. Сколько трупов можно накидать в такую могилу? Пятьдесят? Сто? Двести? Руки, ноги, языки и уши, разумеется, отдельно. Но этого мало. Есть ещё, как говорится по-русски?..

Саша не отреагировал, хоть Метин и тряхнул его пару раз за шкирку. Иннок пришёл Саше на выручку:

– Это называется nuance, о отважный воин, – проговорил он. – Но nuance скорее французское слово, чем русское. Русским свойственно использовать слова других языков для своих нужд.

Однако Метина Хузурсузлука так просто не умиротворить.

– Метин глух к лести! – кричит он. – Самые отважные воины – русские воины. Это признает каждый. Куда до русских каким-то там туркам! Я о другом. Я о поганом американском городишке. Как его там…

Метин на некоторое время умолк, уставившись на Сашу, словно искал в нём поддержки. Саша молчал, надеясь на здравомыслие и деликатность боевого товарища.

Действительно, двигаясь от границ Техаса на север, они повидали такое, после чего их приключения с добрыми хуситами в Баб-эль-Мандебском проливе показались детской игрой в казаки-разбойники.

– Ваша христианская инквизиция не потрошила людей, вынимая у них сердца, почки, печень! Сколько ты насчитал выпотрошенных трупов, американец? – тощий и жилистый Метин, распалясь, колотил огромного Иннока кулачонками по лопаткам. – Они вынимали органы у живых ещё людей. Нет, ты мне объясни. Меня интересует технология. Они сначала вынимали органы, а потом отрубали руки и ноги или наоборот? Говори же! Говори, американец!

Товарищи молчали, дожидаясь момента, когда, устав от себя самого, Метин Хузурсузлук по кличке Метин Строптивый провалится туда, откуда вылез, а именно в пахнущий солярой трюм БМП. Иероним, спрятав незаконченный рисунок в планшет, также взобрался на броню и уселся рядом с Метином, словно вдруг захотел погреться у костерка его праведного гнева.

– Они потерпят поражение, – тихо, но твёрдо проговорил Иероним. – Потому что застряли в эпохе модерна. У эпохи модерна есть одна отличительная черта: говорить можно что угодно, но не подкреплять свои слова действиями и не отвечать за свои слова. Яд модерна развратил политиков не только в Америке, но и повсюду. Вспомни Россию, Украину, Израиль, Германию, Италию, далее везде, ты увидишь сознательную неготовность отвечать за свои слова. Они не победят, потому что образа победы у них нет.

– А у нас? Какой образ победы у нас? – спросил Иннок.

– Наш образ победы в твоей голове. Бухара семидесятых годов двадцатого века. В моей голове Институт Патриса Лумумбы, олимпийская деревня, девочки в коротких платьях, забег на пять километров каждую пятницу, сама эта пятница и пиво с воблой. СССР, который все мы потеряли.

– Ты сказал: «они застряли в эпохе модерна». А мы? В какой эпохе находимся мы?

– Мы живём на переломе эпох. Они пытаются оправдать войну, но война – это бедствие такое же, как цунами, землетрясение, падение метеорита. Неизбежное бедствие, от которого не всегда получается убежать. Я считаю, правота на нашей стороне…

– Почему?

– Хотя бы потому, что мы не бежим от опасности, а принимаем её.

Их приятную беседу прервало появление Авеля.

– Наконец-то! – вскричал Саша, соскакивая с брони.

Иннок последовал за ним. Иероним остался сидеть наверху.

– Докладываю распоряжение батальонного, – проговорил Авель. – Двигаться потихоньку. Вертеть головами направо и налево. До Аппоматокса отсюда километров пятнадцать и обе стороны дороги уже зачищены.

– Основная наша задача: налаживание контакта с местным населением, вербовка сторонников, выявление «спящих ячеек», – произносит Иероним.

Авель, задрав голову, смотрит на него, а тот уже снова достал принадлежности для рисования.

* * *

Тихая улочка. Под ногами брусчатка мостовой. Не асфальт, а именно брусчатка, как признак избранности и особой изысканности этого места. Воздух приятно прохладен. В Харькове такая погода свойственна середине октября, но здесь уже ноябрь, и горы над городком похожи на лоскутное одеяло, кое-как скроенное и сшитое из жёлтых, оранжевых, алых, багровых, густо-зелёных лоскутов. Уличка длинная, конец её прячется в низко нависающем тумане. Где-то там, впереди, за завесой тумана рычит двигателем их БМП. На броне сидит задумчивый Иероним. Авель так и не научился думать о нём как о Хоббите. Иероним водит угольком по белому плотному листу. Монохромный рисунок реалистично отражает окружающую их картину: двух-трёхэтажные дома из однообразного кирпича с островерхими башенками и без, идеальные газоны, низкие свежеокрашенные ограды, яркие кроны широколиственных деревьев, островерхие, мохнатые ели и боярышник. Да-да, боярышник! Точь-в-точь такой же, как на родине боярышник. А ведь Иерониму и невдомёк, что на родине Авеля, за океаном, растёт точно такой же боярышник, с красно-оранжевыми ягодами и буреющей по осени листвой. Смотришь на монохромный рисунок Иеронима, а боярышник-то на нём такой же красный, как в парке Квитки-Основьяненко на Основе старой[39]. Как же так?

Иннок Табачник ко всему относится основательно. Помимо любви к деньгам и постоянном беспокойстве о собственном благосостоянии, которая несколько забавляет ни в чём никогда не нуждавшегося Авеля, бравый вояка любит подводить подо всё теоретическую основу. Вот и сейчас он занят чтением статьи в чьём-то ЖЖ: Авель спрыгивает с брони, чтобы присоединиться к Инноку.

– В штате Вирджиния для всех найдётся что-то интересное: прекрасные пляжи, красивые горы с горнолыжными курортами, удивительная культура и история. Вирджиния простирается от побережья Атлантического океана