Начинаю припоминать проводы в Москве, озабоченные лица родственников, компанию солдат в плацкартном вагоне, сводного братца-армянина. «Мне вообще не важно, какой национальности человек. Главное, чтобы он был русским» — так говорил отец. Отец обоих своих сыновей искренне считал русскими. Странно. По логике моего отца, Герман Мартиросян — мой русский брат. Я встречаю Германа Мартиросяна в плацкартном вагоне. Волею Всевышнего мы с ним оказываемся на соседних полках. Потом происходит нечто, и я, лишившись бороды, оказываюсь вместе с чужим автоматом в этой вот руине.

О, майгадабал!

Ещё помню увечного мальца на двух протезах. Как же его звали? Кузнечик? Василий? Фёдор? Помню какого-то старца, возникшего словно из ниоткуда. Серое лицо в обрамлении сероватых волос и бороды, серый мешковатый костюм-двойка. Довольно новый и чистый. Под мышкой — кожаный портфель. Старик похож на привидение, и малец на протезах очень метко окрестил его Призраком. Были там и другие солдаты, лиц и имён которых мне не припомнить. Они, конечно же, тоже ехали на войну. Война!!!

Я уставился на автомат: дуло, приклад, курок рожок, остальные детали, названия и предназначения которых мне не известны. Кажется, так выглядит автомат Калашникова? Потом я уставился на собственные ноги, обутые в тяжёлые армейские ботинки на шнуровке. Не помню, как их шнуровал. Не хочу носить такую обувь. Я — мирный человек, и моя мать сойдёт с ума, если узнает, что я оказался на войне. А я оказался на войне — это факт. И эта лезущая в ноздри вонь — не запах выгребной ямы. Это пороховая вонь. Руины пахнут так, потому что в них угодил снаряд. Возможно, не один снаряд, а целых много. И все они были начинены порохом. И порох этот взорвался.

О, майгадабал!

Я ещё раз огляделся по сторонам. Заметил в дальнем от себя углу, где смыкались две полуразрушенные стены, какие-то бурые пятна. Я пополз в том направлении. Острые кусочки щебня впивались в мои колени, причиняя острую боль, но я терпел. Я опирался и на руки, но боль в ладонях не казалась столь острой, потому что на руках моих каким-то чудом оказались толстые перчатки без пальцев. Смущало то, что я не помнил, каким таким образом они оказались у меня на руках. Но более смущения меня одолевало странное любопытство, требовавшее обязательно и во всех подробностях рассмотреть кровавое пятно в углу, ибо кровавое пятно — это кринж и зашквар, это жестокий троллинг судьбы.

Почему-то в самом начале своего пути на четвереньках я был уверен именно в кровавом происхождении бурого пятна. Впрочем, кровь ведь могла принадлежать и какому-нибудь животному…

Я полз, пока моя рука не вляпалась во что-то мягкое и влажное. Пальцы мои и перчатка тут же приобрели характерный бурый оттенок запёкшейся крови. К пороховой вони прибавился иной аромат, который тоже ни с чем не спутаешь. Тут же что-то пискнуло и зашевелилось. Я заметил суетливо мелькнувшие серые тени. В голову полезли воспоминания об американском фильме Льюиса Майлстоуна[40], первым экранизировавшего роман Эриха Марии Ремарка.

О, майгадабал!

Эрих Мария вовсе не стебался. Он буквально писал обо мне! Я отбросил в сторону часть полуприкрытой брезентовой материей кровоточащей человеческой плоти, случайно оказавшейся в моей руке. Шныряющие повсюду крысы заставили меня подняться на ноги. Голова моя закружилась, и автомат с грохотом упал на груду окровавленного щебня у меня под ногами.

Как обычно в сложной ситуации я схватился за телефон, который нашёлся в карманах странного жилета, покрывавшего моё тело. Телефон оказался заряжен и ловил сеть. Айфон был той же модели, что и мой. Выходит, кто-то меня побрил, переодел и отправил сюда. Этот жестокий старик Хоттабыч снабдил меня жилетом-разгрузкой и автоматом. В ту же секунду и с немалым удивлением я обнаружил на собственной голове каску и тактические очки. Глотка моя пересохла. Да, давненько мне не приходилось переживать эдакий разрыв шаблонов. Баттхерт! Одно хорошо: жажда перебивала страх, и я уже собрался покинуть периметр разрушенных стен в поисках источника живительной влаги. Вот только…

Какие же сюрпризы подарит мне судьба, если я окажусь снаружи? Инстинкт самосохранения требовал обратиться за советом к гаджету. Но перед этим надо успокоиться. Надо принять таблетку. О, майгадабал! Мне нечем её запить. Придётся жевать, а она может оказаться горькой, ведь до этого я проглатывал назначенные мне препараты не жуя.

После съеденных трёх ужасно горьких таблеток, руки мои всё равно ужасно тряслись, может быть, поэтому первым делом загрузилась PokemonGo. О, майгадабал! Моя руина оказалась полна покемонами. Тут были мьюту, мью, мяут и даже чаризадр. Мгновенно позабыв и о войне, и о собственной матери — вот кто сейчас сходит с ума от беспокойства! — я предался самому умиротворяющему из всех занятий — ловле покемонов. Вскоре ко мне присоединился второй игрок. Мне казалось, он находился где-то рядом и скоро я столкнусь с ним нос к носу. Интуиция, эмпатия — называйте как хотите — никогда меня не подводит. Подспудно, преодолевая сосущую жажду и надвигающийся голод, я ждал появления кого-то наподобие Геры Тимакова с психфака или priv_fs life — бьюти-блогерши с аспирантуры филфака (имя по паспорту позабыл). Кринж, конечно. Но что поделать.

Итак, я переловил мьюту, мью, мяут и даже чаризадра в восхитительно короткие сроки. Теперь можно приступать к поискам источника воды. Однако выйти за периметр стен мне не довелось. Снаружи послышались голоса и из-за разрушенной стены вышли трое мужиков. Один пугающе огромный, с бородой как у Карабаса-Барабаса. Другой — симпатичный такой мальчишка с подкупающе открытой улыбкой. Третий — типичный хохол «с Киева», как у них говорят. Эдакий псевдоинтеллигентный хлыщ, чья русская речь постоянно соскальзывает на суржик.

Все трое выглядят вполне воинственно. Эдакие вышедшие на охоту волки. Значит, сейчас, вот прямо сейчас я получу по морде. О, майгадабал! Ну не станут же они меня убивать? Я у мамы единственный сын. Должно же это иметь для них какое-нибудь значение?

— Я — единственный сын своей матери!

— …и я… — отозвался улыбчивый мальчишка.

— Та хто ж тут не сын? У моей мамки три дочки и я четвёртый. Моя маты старая вже, — проговорил «киевлянин», подтверждая мою теорию о суржике.

— Он имеет в виду — единственный ребёнок в семье, — проговорил Карабас-Барабас. — Птаха, держи его на прицеле. Вдруг он не такой тёплый, как хочет казаться…

Улыбчивый поднял автомат. Улыбка сползла с его лица.

— Имя, номер части и воинское звание ты конечно же забыл? — миролюбиво поинтересовался Карабас-Барабас.

— Тимур