— Я так и думал. Руки подними… — проговорил Карабас-Барабас.

— Зачем?

Улыбчивый снова заулыбался.

— Он точно тёплый, — проговорил «киевлянин». — В рашке мобилизация. Психов мобилизуют…

О, майгадабал! Как обидно! Я заметил в руках у «киевлянина» смартфон. Может, это он и есть ловец покемонов?

— Вы играете в PokemonGo?

— Играет. Хоть я ему и говорил не делать этого, — ответил Карабас-Барабас.

Он уже завершил поверхностный шмон моего айфона и приступал к исследованию карманов моего жилета. При этом его лицо оказалось близко от моего. От Карабаса-Барабаса пахло копчёной колбасой, чесноком, табаком и совсем немного сивухой. От сивушного запаха меня снова замутило.

— Пить… — попросил я, и улыбчивый Птаха перекинул мне пластиковую бутылку с водой.

— Ты никакой не Мигалкин. Ты — Герман Мартиросян. Воинское звание — капитан, — проговорил Карабас-Барабас, глядя на меня с обидной подозрительностью. — Странно, что не указан номер части. Обычно кацапы это пишут. И род войск… Может быть, ты танкист?

— Я?! Герман Мартиросян — мой брат, но он точно не танкист… Я и не знал, что он уже капитан…

Несмотря на обуревавшее меня смятение, а может быть и благодаря ему, я счёл полезным не распространяться о занятиях моего брата. Да и много ли я о них знал?

— А говорил, что у мамки один сын, — «киевлянин» сплюнул. — Москали всегда врут.

Так я узнал, что являюсь не только Германом Мартиросяном, но ещё и москалём. «Киевлянин» скалился на меня, как собака, которая вот-вот укусит. Странно и дико видеть такой кринж. Этот собачий оскал портил его в целом приятное славянское лицо.

Окончательно очнувшись от алкогольного дурмана, я понял, что предан. Предан в самом банальном достоевском смысле этого теперь уже не абстрактного понятия. Впрочем, разве Достоевский может быть банален? Иными словами, случился зашквар. Меня каким-то образом закинуло в голимую глушь, в туман и какую-то тёплую слякоть с мерзотными совсем чужими запахами и странной тишиной, прерываемой время от времени резкими хлопками, словно кто-то бил палкой по доске. А эти люди…

— Ты такой же Мартиросян, как я Айзеншпис, — проговорил Карабас-Барабас. — С этим надо разбираться. Ещё оружие есть? Может быть, ты его где-то спрятал?

— Нас отучали от оружия больше века. Эпоха модерна и урбанизация забрали его из рук мужчин и передали в руки государства — якобы для безопасности и контроля. Некоторые философы увидели в этом символическую кастрацию накануне прихода эпохи агрессивного феминизма, — быстро проговорил я.

«Киевлянин» перестал скалиться. Птаха опустил автомат.

— Ты, я смотрю, философ, — проговорил Карабас-Барабас. — Следуем в наше расположение в следующем порядке. Ты, Птаха, на десяток шагов впереди. Смотри под ноги и по сторонам что к чему. Я следую перед пленным. Ты, Свист, замыкаешь… Пленного не бить!

Последняя фраза Карабаса-Барабаса поразила меня. Втянув голову в плечи, я двинулся следом за Карабасом-Барабасом, теряя равновесие на битом кирпиче.

— Жрать хочешь? — спросил он, внезапно оборачиваясь.

— Я?!

В глазах действительно мутилось от голода, но страх пока пересиливал его. Карабас-Барабас выхватил из рюкзака шуршаще-блескучую пачку чипсов и бросил ею в меня.

О, майгадабал! Что у них за манера, бросаться в людей едой и питьём! Но этого мало. Оказавшись снаружи руины, я понял, что нашёл себя внутри разрушенной церкви, походившей по очертаниям на православный храм. Православно-христианскую принадлежность сооружения подтверждало и уцелевшее на фасаде изображение Николая Чудотворца, блиставшее яркими красками среди обугленного и избитого осколками кирпича. Святой с раскрытой книгой в руках смотрит строго, взыскующе. Наверное, недоволен нами, перезабывшими книжную культуру. Я вдруг припомнил, как после смерти отца не позволил матери раздать по рукам накопленную им за жизнь библиотеку. Святой Николай, спаси меня и помилуй. Иго войны опустилось мне на плечи и придавило, как какую-нибудь букашку. Я стою на краю могилы, а умирать так не хочется. Спаси и помилуй, чтоб хотя бы не больно, чтоб быстро и без муки. Святой Николай смотрел на меня с немым осуждением, так строго, что мне, мусульманину, захотелось перекреститься, но Карабас-Барабас опередил меня, почтив Николая поясным поклоном. Потом он поцеловал край пыльной ризы чудотворца. «Киевлянин» и Птаха последовали его примеру, и мой страх чуточку отступил. Они, конечно, враги. Вернее, я их враг, хоть изначально и не хотел ни с кем враждовать.

Между тем Птаха уже скрылся в тумане, из которого выступали груды кирпича и кривые стволы без вершин и веток.

— Шибче. Шевели поршнями, Мартиросян!

«Киевлянин» ткнул меня меж лопаток дулом своего автомата.

О, майгадабал! Весь психфак сошёл бы с ума, узнав о моих приключениях!

Пожирая на ходу суррогат, я думал о матери, которая, потеряв меня, наверное, сейчас уже сходит с ума. А я, эгоист, вместо того чтобы отправить весточку ей, ловил покемонов. А я, вместо того чтобы как-то сопротивляться плену, тащусь следом за Карабасом-Барабасом и боюсь тычков замыкающего наше шествие «киевлянина»… Или как его там?.. Свист?..

— Несколько поколений наших сограждан выросли, не умея пользоваться оружием, считая его вредным и опасным. Даже отслужившие срочную в армии держали автомат 1–2 раза за время службы. «Армия будет профессиональной», «Я смогу быть полезен своими профессиональными навыками, своим умом», «Оружие — это опасно». Помните? Каждый из вас хоть раз в жизни слышал одну из этих фраз.

Карабас-Барабас приостановился, обернулся, чтобы ещё раз посмотреть мне в глаза.

— Продолжай, — коротко бросил он. — Ты ведь всегда болтаешь, когда страшно?

Он двинулся вперёд, а я продолжил.

— Но мы видим, что времена меняются, многое встает на свои места. О человеке очень многое говорит то, как он обращается с оружием. Вот что я понял. Чураться оружия могут только люди высшего духовного состояния, прошедшие длинный жизненный и духовный путь — от крестьянина через воина к священнику. Все остальные обязаны знать, уметь и владеть.

— И давно ты это понял? — поинтересовался Карабас-Барабас.

О, майгадабал! Он ещё иронизирует!

— Только что.

— А что ещё ты понял?

— Понял, что после 24 февраля мы пережили изгнание из рая. Увидели ангела с огненным мечом, стоящего у навсегда запертых для нас его дверей. Но это был не библейский рай — это рай новой веры, где мы ещё вчера были верными прихожанами. А теперь отлучены от церкви.

— Шо же это была за вера? — спросил из-за моей спины «киевлянин» по кличке Свист.

Пришлось держать ответ на это «шо». О, майгадабал! О, киевская псевдоинтеллигентность!

— Внешне она взяла многие признаки христианской, из которой когда-то выросла. Точно так же прихожане ходят к обедне по воскресеньям — только уже не в церковь, а в торгово-развлекательный центр. Там происходит регулярный