Мужики на верхних полках и гости из соседних купе загомонили разом. На бедную, уже не вполне трезвую голову Тима посыпались различные истории. Утраты, большая любовь, бедность, вечная борьба, страшные и наивные в своей простоте истории побед над безысходностью и страхом. Смерть присутствовала в каждой из них — ранняя, внезапная, трагическая, мгновенная и мучительная. Увечье, такое, как у Цикады, или худшее, являлось делом обыкновенным. И во всех этих рассказах присутствовала надежда на Россию, которая поможет, спасёт, подставит плечо, заслонит грудью в самый решительный последний момент.

И вот, собственно, эта надежда оправдалась. РОССИЯ ПРИШЛА. Она длится. Жертвы её кровавы, и не видно им конца. Вместе с первыми неудачами наступило осознание стратегического одиночества, когда кроме Бога надеяться не на кого, когда нельзя оплошать, потому что спасать никто не придёт. Солдаты в купе толковали о трусости и о заградотрядах, стреляющих в спины украинских оппонентов. Тимур, взволнованный этими рассказами, стал чаще прикладываться к стакану. Наушники и гаджет забросил на полку. Цикада теперь сидел рядом с ним плечом к плечу, как близкий товарищ и доверенное лицо. Я наблюдал Тимура, не забывая подливать в его стакан теперь уже коньяк. Цикада поначалу злился, что обношу его, но откуда-то явилась водка и про «женские напитки» позабыли.

Я подгадал момент, когда уставшие от выпивки и разговоров солдаты частично разбрелись по своим полкам. Тимура одолел нездоровый сон. Он уронил голову на плечо улыбающегося Цикады.

— Странный парень этот Тимур. Вроде бы умные вещи говорит, но… Будто с луны свалился, — проговорил Цикада.

— Он, Ваня, такой же, как мы с тобой, верноподданный возрождающейся Российской империи.

— Он похож на тебя и в то же время не похож.

— Похож как две капли воды. Мы практически близнецы.

— Та нееет. — Цикада улыбался всё шире. — У него борода и веганские привычки. Он слишком чист и оттого не угоден Богу.

При последних словах Цикады Тимур поднял голову и уставился на него с таким выражением, словно видит его впервые. Цикада рассмеялся.

— Та ты только посмотри! Он пялит на меня ровно так же, как и ты. Выражение морды идентичное!

— С того момента, как сел в этот вагон, я пристально всматриваюсь в бездну… — молвил Тимур, и я полез в рюкзак, где в специальном чехольчике у меня хранилась пена для бритья и опасная бритва, ибо иных бритвенных инструментов я не признаю.

— …если долго смотреть в бездну, — продолжал между тем Тимур. — То давайте будем взрослыми и не станем обижаться на то, что бездна начнёт вглядываться в нас.

— Давай-ка ты под левую руку, а я под правую.

Так вместе с Цикадой мы под белы рученьки проводили Тимура в туалет. Там Цикада придерживал его, а я срезал опасной бритвой его бороду и брил начисто покорное тело смотрящего в бездну вегана.

Запереться мы по понятной причине не смогли. В тесном объёме сортира троим мужикам никак не разместиться. К тому же Тимур в стельку пьян, а Цикада на своих двух протезах чудовищно неловок.

* * *

Старик возник в тесном тамбуре внезапно и бесшумно, словно материализовавшись из воздуха.

— Что ты делаешь? — спросил он меня по простоте.

— Какое вам дело? Проходите мимо!

Мне действительно хотелось, чтобы он ушёл. Мне надо завершить это неприятное — да что там! — это мерзкое дело. Долг того требует. А Тим?.. Будем надеяться, что Тим выживет.

— Наверное, когда он очухается, ему будет жалко такой бороды, — проговорил старик.

— Без именно такой бороды он менее заметная мишень…

— Я вас не осуждаю. Борода у него красивая, но в том виде, в котором он прожил свои первые тридцать лет, Богу он действительно не нужен. Бог хочет видеть его другим, а потому он или изменится или погибнет.

Увлечённый процедурой бритья, я поначалу не придал значения этим странным словам.

— Надо же! Без бороды совсем другое лицо. И как он похож на вас. Брат?

— Брат…

— Но вы его не очень любите…

— Вообще не люблю. Совсем.

— Как же так? Братьев положено любить.

Произнеся эту сентенцию, старик уставился на меня. Ясное дело: старик хочет объяснений, но я давать их не намерен. Мне всё равно, что думает о моей работе, моей профессии, моей жизни кто-то там… Старик смотрел на меня испытующе. Его взгляд требовал ответа, и я прорычал:

— Кем положено?

— Богом, — быстро и с охотой ответил старик. — Без бороды твой брат нравится мне больше. Думаю, Господь не слишком-то его любил, зато теперь, когда он ТАК поменялся, и отношение к нему может измениться.

— Мой брат остался прежним. Только без бороды… — подавив раздражение, отозвался я.

Во всё время нашего диалога Цикада стоял рядом, переводя взгляд с меня на старика и обратно. Странно, но он молчал, а я смотрел в зеркало поверх плеча Тимура, оценивая результаты своих трудов. Ну что тут сказать? Все черти в аду ржут не переставая, глядя на наши одинаковые рыла. Армянин и татарин на одно лицо. Совершенно идентичны вплоть до золотистых искорок на зеленоватых радужках глаз. Разве такое может быть? Отец говорил, что оба мы русские. Видно, так оно и есть. Эх, отец! Как я оправдаюсь перед тобой за то, что совершаю сейчас?

— Мы познакомились с Тимуром на похоронах нашего с ним отца, пять лет назад, — заявил я.

Цикада крякнул. Старик же и бровью не повёл.

— Я не хотел идти, потому что был адски обижен на отца. Пустая такая детская обида. Мужик мужика должен понять, но я не понимал. На похороны пошёл ради матери, которая очень отца любила и сильно убивалась. Так мы вдвоём с ней явились в морг на отпевание. Там было все в соответствии с положенным обрядом: гроб на постаменте, поп с кадилом, вокруг какие-то невнятные люди. Среди них один с огромным баяном. Реквием Моцарта играет, прикиньте, на баяне. Я, конечно, офигел. Рядом с гробом две заплаканные женщины в чёрных платках, но разные. У одной волосы выбелены, лицо простоватое. У другой волосы тёмные с проседью и лицо интеллигентное. Коренной москвички лицо. Я так понял, что это и есть мать Тимура. Самого его я тоже сразу приметил. Он ведь и тогда был страшно на меня похож. Смотришь на него, как в зеркало. Аж не по себе. Моя мать как кинется на гроб и давай рыдать. Женщины в чёрных платках на неё уставились. Та, что с периферии, говорит: «Вот ещё одна скорбящая. Сколько же всего у Пети нас было?» С ехидством таким