– О чём ты мечтаешь, Хельмут?

– Если честно, я очень хочу жрать. Не есть, не кушать, а жрать, жрать.

– Ладно, – сказал Вилли, – хватит мёрзнуть, пошли греться.

Зима, и никто не позаботился о дровах, никто не подумал о тепле. Где взять дров, чтоб накормить нашу буржуйку? Она еле тлеет. Прижимаешь к ней руки и чувствуешь, как угасает её жизнь. Последние капли тепла. Открываешь железную дверцу и видишь издыхающий огонь. Ещё секунда – и он умрёт, и все вместе с ним.

Счастливчик Бёрн притащил доску. Её хватит на полчаса, а что потом. Сейчас об этом не думается. Тесаки пошли в дело. Каждая отлетевшая щепочка бережно поднимается с пола и с придыханием кладётся в буржуйку.

Наконец огонь вспыхивает, и все с радостью смотрят на начинающие краснеть бока. Иней на потолке подтаял, капли падают на буржуйку и злобно шипят.

Надо пересилить себя и идти за дровами. Но никто не хочет выходить из призрачного тепла. Каждый задаёт вопрос:

– А почему я?

Вилли пересиливает себя, встаёт и идёт на улицу.

Снег спрятал всё, что можно укрыть. Всё слишком белое. Бродишь с этажа на этаж, из квартиры в квартиру в надежде найти хоть какую-нибудь доску или поломанную мебель. Всё давно вычистили.

Вдруг во дворе взрыв, и белый снег перемешан с чёрной землёй, и воронка зияет, как могила.

Вилли становится не по себе, и он спускается в подвал. Все сидят, прижавшись друг к другу. Так теплее. С потолка перестало капать. Огонь погас. Никто не двигается с места.

Вилли матерится и выходит на улицу. Прилетевший снаряд не только вырыл воронку, но и вывернул из земли кусок толстой балки. Радость находки стёрла внутри него осторожность. Русский снайпер, наверное, ушёл обедать или спать. Но когда тащил балку, он об этом не думал. Злой спустился в подвал и выгнал всех наверх. Когда заволокли балку, ходили радостные, словно каждому вручили по Железному кресту.

Потолок и стены обсохли. До утра можно жить, главное – не жечь всё сразу. Но завтра конечно же наступит завтра и придётся опять искать дрова. И главный вопрос – где?

Ночью мороз дал о себе знать. Потолок заиндевел, стены промёрзли. Завтра утром здесь будут закоченевшие трупы, а не солдаты вермахта.

Вилли вспомнил про кладбище, на котором хоронили убитых. Вначале с почестями, по одному в могилу – это летом. Потом по двое, иногда по трое – это уже осенью. В декабре стаскивали всех подряд в одну воронку, один на одного. Тогда ещё ставили березовый крест. Затем убитых бросали поверх могил.

Скрюченные, с открытыми глазами, они смотрели куда-то вдаль – туда, где была Германия и где их уже напрасно ждали родные.

Иногда Вилли ловил себя на мысли, что мёртвым лучше, чем ему. Они отстрадали своё, а он ещё мучается. Будет ли этому конец и когда?! Одного Вилли боялся, что будет валяться, как ненужный хлам, среди таких же мертвецов, забытый всеми: и товарищами, и командирами.

Он встал и сказал:

– Хельмут, пошли.

Тому неохота вставать, и он спрашивает в надежде, что Вилли передумает и возьмёт кого-нибудь другого. Но Вилли повторяет:

– Хельмут.

Понимает, что надо идти, и встаёт. Долго идут, напрягая слух, чтоб не попасть под обстрел. Хельмут удивлён, зачем Вилли привёл его на кладбище, и он, смеясь, спрашивает:

– Мы что, пришли умирать?

Вилли отмахивается от него. Штык-ножом подрубив стойку, пытается сломать крест, тот не поддаётся. Вдвоём получилось.

Семь крестов – вот и всё, что осталось от когда-то бравых солдат, а ведь некоторые были моложе Вилли.

Взвалив кресты на плечи, угнувшись от пронизывающего ледяного ветра, идут обратно. Хельмут говорит, успокаивая то ли Вилли, то ли себя:

– Они обойдутся и без них. Им всё равно.

Но на всякий случай, оглянувшись, говорит:

– Простите нас.

Все в подвале шокированы, словно для их могил принесли кресты. Хельмут берёт лежащий сверху и читает вслух:

– Альберт Строевский. – Молчит и добавляет: – Помяни господь его душу и прости нас, грешных.

Потом смотрит на дату и говорит:

– А ему не было и двадцати.

Крест сломан и летит в печку. От сухих дров тлевший огонь мгновенно вспыхивает.

Всем не по себе, но хочется тепла, и следующий крест отправляется туда же.

Вилли останавливает это святотатство. Ему не жаль крестов, ему нужно дожить до утра, накормить до отвала вечно голодную печь и умереть от холода всем взводом вместе с ней. Они ещё успеют повоевать.

– О чём думаешь, командир? – спрашивает Хельмут, расправившись с очередным крестом.

– Дорого нам достаётся Сталинград.

– Не то слово, – соглашается Хельмут.

Никто не слушает их. Все, протягивая ладони к раскрасневшемуся железу, радовались теплу, как дети радуются шоколаду. Они стали жить одним днём. Тепло – хорошо, покормили – хорошо, живы – отлично. Они не хотят думать, что будет завтра.

Вилли, сидя под коптилкой, писал отцу: «Специального сообщения о том, что Сталинград наш, тебе еще долго придется ждать. Русские не сдаются, они сражаются до последнего человека».

Ему захотелось, чтобы отец наконец прозрел, чтобы увидел то, что должен увидеть глазами собственного сына, который не будет врать, потому что кровь товарищей не даёт врать.

Он идёт проверять часовых. Русский громкоговоритель давит на уши:

– Каждые семь секунд в России погибает немецкий солдат. Сталинград скоро будет братской могилой.

На слова можно не обращать внимания, но после стучит метроном. Его стук вонзается в голову и разрывает мозг.

Вилли спускается в подвал. Ему не по себе. Садится и, прислонившись к стене, закрывает глаза. Хочется умереть и больше не видеть падения в чёрную бездну.

Расплата

Хельмут сидит и говорит молодым, он думает, что они его слушают:

– Может быть, я быстрее получу березовый крест на могилу, чем Железный на грудь. Вши заедят нас до смерти. У меня все тело в язвах. Когда же мы избавимся от этих мук?

А они просто сидят и, глядя перед собой, думают о своём.

Вилли хотел послать Хельмута с донесением в штаб батальона, но в последний момент передумал и сказал молодому, с худым лицом, родом из Ютербога, Ульриху, что надо сбегать в штаб.

Тот долго не хочет подниматься. Наконец, нехотя встаёт и выходит. Подвал хоть и холодный, но на улице мороз пробирает до костей. Десять шагов, а ощущение такое, что спина покрылась коркой льда.

Он не спешит и думает только об одном, о чём может думать голодный солдат. Зачем он пошел через развалины, наверное,