Анатолий Матвеев
Сталинград: дорога в никуда
Анатолий Матвеев
(1957)
© Матвеев А.А., 2024
© ООО «Издательство «Вече», оформление, 2024
Часть I
Беженцы
Беженцы, всполошенные и подхваченные войной, ехали на подводах, нагруженных перинами, подушками, шубами, зеркалами, железными корытами и давно не чищеными самоварами, другие тащили за собой тележки с мешками, перетянутыми крест-накрест верёвками, шли с корзинами, фанерными чемоданами, обвязанными толстым шпагатом, и с узлами за спиной.
С края людского потока, подгоняемые хворостинами и уговорами хозяев, шли коровы. За ними плелись, высунув языки, исхудавшие собаки.
Навстречу одна за одной, поблескивая примкнутыми штыками, двигались колонны туда, откуда к небу тянулись лохматые, изогнутые дымы горящих деревень.
Там что-то непрерывно грохотало.
А ночью к приглушённому грохоту добавлялись вспышки и отблески пожаров.
Обгоняя беженцев, торопливо проносились повозки с ранеными. Колонна сползала в сторону, уступая им дорогу.
Проводив раненых взглядом, все поднимали головы к небу и не останавливаясь крестились, произнося вслух:
– Господи, помилуй.
Пыль, пыль висела над дорогой. Пыль проникала всюду. Пыль скрипела на зубах. Хотелось пить. Но колодцы, вычерпанные до земли, не могли напоить всех жаждущих.
– Волга всех напоит, – повторялось всякий раз у пустых колодцев.
– Волга, Волга, Волга, – передавалось из уст в уста.
Все спешили. Там, за Волгой, войны не будет, туда немца не пустят. Иначе пропадёт Россия, сгинет, растворится, рассыплется.
Вдали показались дымящие трубы заводов.
– Сталинград, Сталинград! – пронеслось по колонне. Эта новость оживила всех, вдохнула новые силы и ускорила движение. В душе каждого теплившаяся надежда ожила.
Вид труб успокоил беженцев. Они, истосковавшиеся по мирным спокойным картинкам, как завороженные смотрели на приближающийся с каждым шагом Сталинград.
А город жил, казалось, своей привычной жизнью. Трамваи, позвякивая на стрелках, сновали туда и сюда. Пешком ли, на велосипеде – все спешили: кто на работу, кто в магазин, кто на рынок, куда с раннего утра тянулись подводы с полосатыми зелёными арбузами, желтоватыми дынями, яблоками всех сортов и полными с верхом корзинами с огурцами.
И над всем витал запах воблы, свежей рогожи и волжской воды. Запах этот особый, он щекотал ноздри, пьянил, разливаясь повсюду, и манил к себе.
Но все мирные картинки не могли спрятать напряжённости, нависшей над городом.
Окна в домах заклеены крест-накрест бумажными лентами; знакомые при встрече не останавливались посудачить, а, едва кивнув, торопились по своим делам.
Висевшие на столбах, как чёрные цветки, репродукторы сообщали нерадостные вести. Наши войска отступали.
И вдруг в город хлынули потоки беженцев. Народа на улицах вдруг стало, что на первомайской демонстрации.
Шли молча друг за другом, с пыльными лицами, измученные страхом и переживаниями, повторяя как молитву: «За Волгу, за Волгу…»
Измождённые люди заполнили широкие улицы, маленькие переулки, останавливались, недолго отдыхали после длинного пути в тени деревьев и спешили на берег.
Никогда Сталинград не видел столько пришлых людей, которым уже все совершенно безразлично, всё было потеряно и разбито, в глазах – застывшие слёзы, а в душе – скорбь и боль.
Всё перепуталось в голове. Что ждало впереди – никто не знал. Скорее на переправы, к Волге. Там, на другом берегу, можно отдышаться и успокоиться.
Город встретил их настороженно.
Сталинградцы пристально вглядывались в проходящих, словно искали родных или знакомых.
А истосковавшиеся по вольному питью беженцы толпились у работавших без остановки колонок; лошади вытягивали шеи и шевелили ушами, слыша приятный звук льющейся воды.
Все растекалось по ведрам, бидонам, кружкам, стаканам. Ни одна драгоценная капля не падала на землю.
Торопливо, судорожно, большими глотками утоляли жажду и шли дальше, не видя и не слыша ничего.
Трамваи вздрагивали, трезвоня и замирая перед неожиданно возникшей подводой.
Водитель, высунувшись в окно, на чём свет стоит ругал зазевавшегося возницу. Но ругал скорее по довоенной привычке и не было в его словах озлобленности.
Пассажиры, качнувшись в неожиданно остановившемся трамвае, с полным безразличием ждали возобновления движения.
А люди всё шли и шли. Весь день, весь вечер и всю ночь. И, казалось, не будет им конца.
У кого уже не было сил идти, просились на ночлег. Все дворы и сараи были заняты тревожно спящими людьми.
У кого еще оставались силы, шли ночью. Ночью самолеты не летают.
Это днём, скуки ради, немецкий летчик со злобной радостью проходит по гражданской колонне пулеметной очередью.
Вчера, да, вчера, такое случилось. Самолёт появился неожиданно.
– Воздух, – прокричал первый увидевший.
Все бросились врассыпную. Уставшую мать очумевшие от испуга люди оттолкнули от ее чада.
И пока она поднималась и искала глазами своё, единственное, ребенок, одиноко стоящий среди дороги и не знающий, что возникшие ниоткуда фонтанчики пыли несут смерть, как завороженный смотрит на них.
Мать закрывает глаза ладонями, чтоб не видеть этого.
Он не вскрикнув падает. Черная тень самолета пробегает по дороге, по нему. Белая заношенная рубашонка алеет красным пятном.
Крик матери разносится над дорогой, над людьми. Она бросается к нему, поднимает, держит на руках, гладит и нежно зовёт:
– Петечка, Петунчик, птенчик мой.
Она не может верить, что его нет.
Какие-то люди забирают Петечку. Она тянет к нему руки. Её удерживают. Она не сопротивляется.
Свежий холмик вырастает близ дороги. А рядом сидит обезумевшая от горя мать и с безразличием смотрит на проходящих. Ей уже некуда спешить. Всё самое дорогое лежит рядом, под глинистой землёй.
Люди, опустив глаза, проходят мимо. Уже нет сил внимать бесконечному горю. Но это было вчера, а сегодня об этом никто и не помнил.
Через город текла и текла бесконечная людская река. И горожане, глядя на колышущийся поток, со страхом думали о своей судьбе. Неужели и им придется, сорвавшись с насиженного места, брести неведомо куда.
А беженцы всё шли и шли.
По длинным деревянным мосткам спускались к переправе люди, по пологим улицам пробирались к реке подводы и скрипучие тележки.
Паромы давно работали без расписания. Моряки изо дня в день смотрели на людской поток, и от усталости не было сил не то что улыбаться, а и посочувствовать.
Переполненные суда, оглушив пассажиров ревуном, отчаливали.
И пока паром, шлепая по легким волнам, катился от одного берега к другому, беженцы с тоской смотрели на удаляющийся Сталинград, на набережную.
Оказавшись на другой стороне Волги, с облегчением вздыхали, крестились и шли дальше в
