И вот теперь они вдруг осознали, что им некуда идти. И, кроме родного дома, у них нет уголка, где бы могло успокоиться сердце. Но ещё по инерции продолжали идти, не зная куда и не зная зачем.

Война шла уже второй год. Город был глубоко в тылу. И разговоры о войне были какими-то второстепенными.

Но беженцы, не только нарушили эту успокоенность, не только всколыхнули всех, а вдруг заставили осознать, что война рядом и вот-вот придёт к ним.

Не хотелось этому верить. Но потоки беженцев текли и текли через город. Казалось, вся страна поднялась и пошла на восток.

Город стал другим. Город ждал прихода войны. То, что было в разговорах, в радиосводках, в газетных статьях, послезавтра или завтра станет горькой реальностью. Все это понимали, но никто не хотел верить.

Газеты писали о другом, и не было в них слов ни «Волга», ни «Сталинград».

Война только катилась к городу. Война была далеко. Но выбрав однажды направление, она не может остановиться, а будет, всё пожирая на своём пути, то ускоряясь, то замедляясь, двигаться к намеченной цели. И только достигнув её, успокоится в ожидании другого направления.

Митяй

Отец вернулся с работы поздно. В этом не было ничего удивительного. Последнее время он часто задерживался. И на то были причины. Их Сталинградскому тракторному заводу вручено переходящее Красное знамя Государственного Комитета Обороны за перевыполнение программы выпуска танков для фронта.

А отец там не последний человек. Он мастер. Он и делает танки. И Митьку распирала гордость всякий раз, когда они шли вместе по улице. Ему хотелось сказать каждому встречному:

– Это мой отец делает танки для Красной армии. Это мой отец…

Теперь такие прогулки случалось редко. Война требовала всё больше танков. И отцу приходилось работать допоздна. Митька это понимал и не приставал, когда отец уставший приходил с работы, ложился на диван и незаметно для себя засыпал.

Но сегодня, когда отец вошел в дом, под мышкой у него было что-то упакованное в новую обёрточную бумагу и перевязанное магазинным шпагатом. Он прошел по комнате, положил пакет на стол и что-то шепнул матери на ушко.

Митяй не расслышал, посмотрел на пакет, на отца, на мать и опять на пакет. И никак не мог угадать, что же такое отец купил.

Вытянув голову к пакету, он подумал, что всё, что родители покупали, они, прежде всего, обсуждали, а потом вместе шли в магазин. А тут неизвестно что.

Они посмотрели на него, посмотрели друг на друга и улыбнулись. В пакете скрывалась какая-то тайна. Но какая?

Правда, последнее время родители говорили про сестричку. Может в пакете отец принёс её.

Митяй как завороженный смотрел на свёрток, а мать с отцом улыбались.

Наконец отец потянул за кончик шпагата. Завязанный бантиком узел разошелся, отец сначала смотал шпагат и передал его матери, а только после этого стал разворачивать бумагу.

Едва показались голенища, как Митяй глубоко задышал, вскинув руки вверх, закричал:

– Ура!

И забегал подпрыгивая по комнате вокруг стола.

Это были настоящие солдатские сапоги. У Митяя от счастья зашлось сердце. Он осторожно, как хрупкую драгоценность, взял сапоги и прижал к груди, с минуту стоял недвижим, всё ещё не веря своему счастью. И словно очнувшись, держа в одной руке подарок, бросился обнимать отца.

Тут же на босу ногу надел и стал ходить по комнате, не отрывая взгляда от обновки. Сапоги, купленные на вырост, были велики и слегка поскрипывали, как настоящие солдатские.

Митяй был на седьмом небе от счастья. Отец, сидя за столом, просматривал газету.

Мать внесла дымящуюся кастрюлю, и марширование вокруг стола пришлось прекратить. Отец отложил газету и посмотрел в окно. Новости с фронта не радовали.

После ужина надо ложиться спать. Митя хотел лечь спать в сапогах, на мать строго сказала:

– Митя.

Отец ничего не сказал. Промолчал и улыбнулся.

Теперь Мите придётся ждать до утра. Он, свесив голову, смотрел на стоящие рядом с кроватью сапоги. Запах кожи приятно щекотал ноздри. С тем и заснул.

Утром отец собирался на работу, Митя быстро надел сапоги и полусонный прижался к нему. Отец погладил его по голове. И сказав:

– Всё, пора, – вышел из дома.

Мать вышла за ним.

Митя побродил по комнате, взглянул на зеркало, стоявшее на комоде, подтащил стул, взобрался на него. Но даже так сапоги не было видно.

Можно залезть на стол. Но за такие шутки от матери наверняка влетит, ещё и отцу расскажет. А он шутить не любит. Всыплет так, что три дня задница краснеть будет.

Вчера Митя строил планы, но сапоги переломали их. С утра хотел сбегать в госпиталь, посмотреть, как привозят раненых, потом на Волгу, где суетливые буксиры таскали баржи.

Можно искупаться, но купаться запрещено. И если мать узнает, то взбучки не миновать.

Зато после обеда хотел пошнырять по рынку. Поглазеть, как другие покупают арбузы, тыквы, дыни.

С тех пор как город всё больше и больше наполнялся беженцами и военными, рынок разросся. И хотя бои шли далеко, слово «война» звучало в каждом разговоре.

Он хотел уйти на улицу в сапогах, но мать не разрешила. Пришлось надевать сандалии.

Он стал доказывать матери, что сандалии вот-вот развалятся, он даже не дойдёт в них до двери, как они рухнут. Так и сказал:

– Они рухнут.

Мать стояла на своём. Митя хотел пойти на улицу и выкинуть их в Волгу, а домой вернуться босиком, сказав, что сандалии украли.

Но отец шутить не любит. И может заставить весь оставшийся август ходить босиком. А если и сентябрь будет тёплым, то и сентябрь.

Поэтому решил потерпеть до сентября. А уж в сентябре непременно щеголять в новых сапогах. С тем и вышел во двор.

Пробегавший мимо соседский Сашка, Митькин погодок, был остановлен Митькой. Сашка торопился. Но Митька, держа его за рукав рубахи, сказал, глядя в глаза:

– А у меня сапоги настоящие, солдатские!

Но на Сашку эта новость не произвела впечатления, а если и произвела, то он не высказал ничего по этому поводу. А вместо этого что-то вытащил из кармана и выкинул руку в сторону Митькиного лица и сказал с особой гордостью:

– Вот.

На ладони у Сашки лежала офицерская пряжка со звездой. Митя от удивления чуть язык не проглотил и, слегка опомнившись, спросил:

– Где взял?

– Где, где, там уже нет.

Митя взял пряжку в руки. Она основательно лежала в