Обо всем происшедшем у арейена узнала Чакки, и ей сразу же пришли на память не раз слышанные рассказы о том, что происходило с рыбаками, навлекавшими на себя гнев арейена. В течение одной ночи целые семьи были вынуждены покидать берег. Но и там, куда они переселялись, их не ждало ничего хорошего: проклятие арейена следовало за ними и туда, и в конце концов эти несчастные должны были менять веру. Неужели суровый закон сохраняет всю свою силу? Не смягчило ли его время? Нет! Если и сегодня арейен положит запрет, никто не осмелится его нарушить и никто не наймется работать на лодку, владелец которой навлек на себя гнев арейена. Если в семье такого человека кто-нибудь умрет или родится ребенок, никто из соседей не посетит его ни в горе, ни в радости. И поныне сохраняет суровый закон всю свою силу. Чемпанкунджу следовало бы, прежде чем отправляться за лодкой и сетями, снести арейену подарки и просить у него позволения.

На берегу только и разговоров, что о запрете арейена.

Женщины говорят, будто вся беда Чемпанкунджу и Чакки в том, что они не выдали вовремя свою дочь замуж.

А Карутамма думала, что лучше бы ей и вовсе не родиться на свет. Сколько страданий приходится из-за нее терпеть отцу и матери! Но виновата ли она, что выросла, что груди ее округлились? Нет, она не осквернила берега! Кому какой ущерб от того, что она до сих пор не выдана замуж? Но разве кто-нибудь из рыбаков и рыбачек станет прислушиваться к таким доводам?

В тревоге и тоске дожидались мать и дочь возвращения Чемпанкунджу.

В хижине у Каликунджу собралось несколько женщин и разговаривают. О чем они разговаривают? Чакки снаружи подслушивает. Одна из женщин уверяет, будто бы Карутамма спуталась с Перикутти. Она своими глазами видела, как Карутамма и Перикутти возились и хохотали около лодки на берегу. Вот почему до сих пор Карутамма не выдана замуж!

Что угодно могла бы стерпеть мать, но только не это! Как разъяренная тигрица, набросилась Чакки на негодных сплетниц. Но тут шесть или семь злых бабьих языков обратились против нее самой: это она, Чакки, в дни своей молодости оскверняла морское побережье!

В ответ на это Чакки попросила Каликунджу, чтобы она сказала, кто был отцом одной из ее дочерей. Не был ли это торговец-мусульманин, ходивший от хижины к хижине и скупавший у рыбаков сушеную рыбу? И остальным женщинам, собравшимся у Каликунджу, Чакки могла бы кое-что напомнить из их прошлого и из прошлого их матерей! Чакки была одна, женщин было много, все они были против нее, но Чакки их ничуть не испугалась.

Стоя у изгороди, Карутамма слышала все. И то, что она слышала, возбуждало в ней ужас. Неужели же и ее мать в своей молодости тоже любила кого-то запретной любовью? И все эти женщины, может быть, оскверняли чистоту берега? Но тогда почему же не поразила их своим гневом богиня моря? Или ее закон можно преступать безнаказанно? Или все, что она сейчас слышит, простые выдумки и клевета? Будь это правдой, могло ли бы море там, на западе, оставаться и по сей день благосклонным к рыбакам, чьи жены так нечестивы? Но лодки по-прежнему выходят в спокойное море и по-прежнему возвращаются с богатым уловом. Рыбаки продолжают жить. Какой же смысл во всех этих россказнях?

А ссора между тем разрасталась. Теперь речь шла о Карутамме. Карутамма затыкает уши: она не хочет слушать ложь и клевету, источаемые языками злых женщин.

…Карутамму купит Перикутти! Только мусульманин мог позариться на такую девку! Вот почему родители не торопятся выдать ее замуж: они не хотят терять дохода, который от нее получают…

Если то, что ее мать говорила о женщинах, думает Карутамма, а женщины говорили о ее матери, настолько же близко к правде, как то, что она сейчас слышит про себя, то, значит, все — ложь, сплошная ложь!..

Каликунджу выкрикивает слова, которые должны были бы устрашить Чакки:

— Жди беды! Арейен уже решил вашу судьбу!

Но Чакки не пугается. Чакки готова спорить. Она никого и ничего не боится:

— Что сможет с нами сделать арейен?

Тогда говорит Карутапенну:

— Арейен знает, как поступить с теми, кто нарушает законы и обычаи берега, кто пятнает его чистоту…

Но и теперь Чакки не сдается и дерзко повторяет свой вопрос:

— Что сможет с нами сделать арейен? Что он сможет сделать, если мы возьмем да и переменим веру, перейдем в мусульманство или в христианство? Что он тогда сможет с нами сделать?

Одна из женщин на это сказала:

— Вот до чего ты договорилась, — переменить веру! Видно, ты уже подумывала об этом, когда посылала свою дочку к мусульманину!

А другая добавила:

— Переменить веру — так-то будет лучше и для матери, и для дочери!

Странное чувство овладело Карутаммой, — такого чувства ей никогда еще не приходилось испытывать. Что это — страдание? Едва ли можно ответить «да»… Или радость? Тоже нельзя утверждать с уверенностью…

Карутамма, почти плача, позвала мать. Чакки, которая уже устала браниться, тотчас же вернулась домой. Однако и дома она долго еще ворчала.

Карутамме надо кое о чем спросить у матери. Но не хватает смелости. До сих пор звучат у нее в ушах слова о том, что они переменят веру. При одной мысли об этом Карутамму бросает в жар.

Разве же это — не великолепный выход? Не подсказывает ли его само сердце? До сих пор она жила в оковах обычаев и законов, которые тяготели над ее жизнью. Теперь она знает, где искать выход из этой темницы. Надо только решиться! И все будет хорошо.

Принять мусульманскую веру! Что это значит? Это значит, что она, Карутамма, оденется в платье с длинными рукавами, в широкое и плотное дхоти, повесит золотые серьги, накинет на голову покрывало. И когда она в таком виде предстанет перед Перикутти, как он обрадуется! Пусть тогда Перикутти любуется на ее грудь, на ее бедра! Вот чудесный способ разорвать путы, тяжесть которых она чувствует, но смысла которых ясно себе не представляет. Она не пожалеет о том, что ее минует удел стать женой рыбака и прожить всю жизнь с человеком, который ни о чем, кроме своих сетей, не думает. И будь сейчас здесь Перикутти, она бы ему сказала:

— Мы переходим в мусульманскую веру.

Как бы обрадовался